Глава 2
Восход Алого Полумесяца

Едва я подумал о том, что надо что-то предпринять, как осознал: стою в темноте посреди леса; бегло осмотревшись я понял, что нахожусь на знакомой поляне, а обнаружив слабо заметную тропинку, сразу же скрывавшуюся среди деревьев, уходя куда-то вглубь, утвердился в первоначальном впечатлении. Даже в темноте удалось понять, что моя одежда вновь чистая: шаровары и кимоно, или как этот халат называется, белые и без пятен грязи; а извлечённая из ножен катана являлась той же – выполненной грубо, насколько я мог судить в мраке, но не погнутой.
– Это многое проясняет, – подумал я и с грустной иронией заключил, – Получается, что окажись я в другом мире при прочих равных, то умер бы достаточно быстро... – а потом невольно добавил, – Отчасти мучительно и в многом нелепо.
Случившееся позволяло делать кое-какие выводы, что вкупе с пережитым около- или действительно посмертным опытом значительно меняло восприятие окружающего мира и моего места в нём. Я стиснул зубы до извлечения скрипа; это дома я сторонник законности, как проверенного спутника всеобщего процветания, обуславливаемого средой равных возможностей с известными правилами взаимодействий. Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода других, но и моя агрессия начинается там же, где находится агрессия других. Я и ранее презирал сельских жителей, но без ненависти, а теперь же в мне, подобно побуждению духа, отражающего бусийскую наружность, негодование сменилось яростью. Впрочем, я всегда прекрасно понимал, что моя цивилизованная маска тут же треснет, обнажая лик притаившегося дикаря, случись с кем-нибудь из моих близких некая беда, и трансгуманист, словно оборотень, превратится в мстительное животное, желающее рвать и глодать; и в данный момент, особенно находясь в аффекте, я был готов совершать всяческие насилия и осуществлять жестокость. Месть! Излишне говорить, что задумку пройти по тропе я отложил, нет, вернее отбросил без всяких размышлений, увлекаемый ранее преодолённым путём к разведанному дому.

В ярости я немного заплутал, стараясь сократить и забирая, как мне казалось, ближе к подножью, дважды выходил к обрыву без каких-либо признаков троп или иных проторенных путей; так что искомую дорожку я нашёл только тогда, когда начало светать.
– Мне же лучше, – подумал я, действительно будучи невысокого мнения о своих перцептивных способностях, раз уж какие-то селюки смогли устроить успешную засаду.
Я не обладал планом действий, кроме того, что при встрече без обузы разделявших нас преград буду рубить и резать, если понадобится, то сначала их мерзкие вилы, а потом прочее оставшееся. И никаких переговоров, раз уж эти существа способны без разбирательств сжигать незнакомцев в домах, православная инквизиция! В спешке я переходил с быстрого шага на бег, что и позволило обнаружить способность перемещаться быстрее; в очередной момент рывка я преодолел расстояние в пару-тройку метров выполнив лишь шаг, причём я не уверен делал ли я этот самый шаг. Тайны особой в движении не оказалось, необходимо пожелать совершить рывок и подавшись вперёд выполнить заступ ведущей ногой; в ходе недолгой практики я освоил движение и стал стремительно спускаться с горы уже этими рывками, только пошаркивая носком ведущей правой ноги из-за непривычки. Однако, как оказалось бесконечно так двигаться я не могу и спустя пару десятков рывков, я не считал, но впечатление сложилось о таком количестве, стало перехватывать дыхание. Пока восстанавливался, вынужденно вернувшись с окрыляющего, внушающего ощущение невесомости скольжения над поверхностью на сразу же ставший неприятным шаг, если не сказать чуждым, как для освоившего ходьбу человека передвижение ползком, меня посетило воспоминание о отскоке назад, который рефлекторно получился тогда в доме. Я не пренебрёг необходимостью поупражняться в поиске способа выполнять и его, конечно, если это нечто подобное скрытой возможности моего нового тела. Поначалу определить что-то конкретное оказалось сложно, подавшись назад и попытавшись сделать шаг в том же направлении, я потерял равновесие и неуклюже упал. Последующие попытки не принесли ничего кроме нарастающего раздражения, а в силу того, что и до этого я был в негодовании, спеша мстить, то почве пришлось принять на себя несколько ударов моего кулака. Но впечатление, нет, даже уверенность, что я могу и убеждённость в схожести отскока назад с скольжением вперёд заставляли пробовать вновь и вновь; и я вознаграждающе преуспел. Не требовалось делать ни шаг, ни заступ назад, ни даже отклоняться, лишь мышечное напряжение, собирающееся воедино и влекущее тело в нужном направлении, будто последнее – сложная марионетка, соединённая незримыми нитями с перстами сознания. Для человека неискушённого так и есть, но между сознанием и телом находится подключённый к сложной сети двигательный сопроцессор, здесь же, вероятно, имелся подобный, то есть второй, и, что главное и сложное: совершенно незнакомый. Но принцип желания сознания и выполнения сопроцессорами хотя бы тот же, как мне думается теперь. Сама смена, впрочем, вернее будет сказать акцентуация и концентрация на описанной выше парадигме, помогала двигаться лучше: быстрее, с большим усилием, вкладывать словно заёмную из ниоткуда массу в куда более точные, выверенные движения. Мне потребовалось волевое усилие, чтобы вернуть клинок в сая и продолжить путь, настолько я увлёкся боем с вымышленным оппонентом, скользя туда-сюда над травой и выполняя взмахи катаной.
– Упоительно... – мысленно констатировал я, а сам уже предвкушал какое представление ждёт моих обидчиков, правда пыл мести, мягко сказать, угас.
Но прибыв ведомый дымным следом на пепелище знакомого подворья, я никого не обнаружил, даже свой труп, хотя не слишком-то усердно и искал, а потому отправился дальше по дороге, пролегавшей через лес вглубь местности.

По пути я нашёл ещё одну усадьбу, по всей видимости лесорубов, так как от подворья удалялись две просеки, а вокруг было складировано много заготовленной древесины. Помещения оказались покинутыми, возможно недавно, мне трудно определить точно, но думаю, что следы копыт свежие, а принадлежали они, надо полагать, освобождённым из упряжи в телегу с распиленными стволами лошадям. Возможно и дорога, по которой я отправился дальше, создана ранее из подобной увиденным просеки. Вскоре путешествие вывело меня из леса на холмистую, но открытую местность, а дорога стала петлять вниз, компенсируя уклон для удобства транспортировки заготовленной древесины в подобие рыбацкой деревни, располагавшейся внизу же, на берегу. Прибыл я как нельзя вовремя, так как оставшись, о чём хочется надеяться, незамеченным увидел поднимающуюся от деревни небольшую группу гуманоидов. Укрывшись за ближайшим достаточно толстым деревом, впрочем, с моей настоящей стройностью хватило бы и черенка швабры, я стал ждать гостей, положив кисть на рукоять катаны. Группа приближалась и среди составлявших её шестерых мужчин я заподозрил знакомого мерзавца, который встречался мне ранее дважды; по мере сокращения дистанции я уверялся в своей правоте. Конечно, простую европейского кроя, верх напоминал камизу, практичную одежду для работы на малознакомом человеке, чей облик я запоминал в, скажем так, стеснённых обстоятельствах, можно и перепутать. В общем и главное то, что и новые лица были облачены в далёкие от японского или китайского платья; не удивительно почему меня не понимают, видимо я и правда чужак в странной одежде и говорящий на чуждом языке.
– Почему я думаю о этом? – удивился я, ожидая приближения группы.
Я же готовлюсь сражаться, но думаю о хоть и относящихся к делу проблемах, но всё равно отстранённых, вторичных в лучшем случае; загадочно, если честно, но не очень. Я один раз бегал от драки, в детстве, да и не совсем от драки, а от последствий успеха, когда пробил обшивку вычислительного модуля знакомому мальчику метким броском крупного камня. В остальное время, имея средства борьбы, я их использовал, сражаясь за свои интересы; так и сейчас твёрдо намеревался вступить в бой и отомстить. Я не задавался вопросами, вроде:
– Что если я имел только одно возрождение? – или тем более, – Справлюсь ли с шестерыми?
Возможно несвойственная мне воинская решимость и хладнокровие, будто питаемые из хранящихся в новом теле резервуаров боевого духа, произведут и другие порывы, мотивы и решения, отчасти незнакомые мне; но пусть особые обстоятельства моего нового бытия, будь то тело, кураж и специальные навыки, и оказывают влияние, всё равно поведение я формирую самостоятельно, по крайней мере я на это надеюсь. Более того, я убеждён что трус это тот, кто убежит от дубины, вместо того, чтобы поднять её и воспользоваться, а не какой-то там плюс-минус вывод в оценках опасностей и формирования поведения.
– Что ж, я – не трус! Наверное… – и теперь осталось выяснить плохо это или хорошо. – Да и в случае гипотетического суда у меня будет весомый аргумент в оправдание: «Они меня убили! Весьма хотелось отомстить».
Далеко идущие выводы из того, что я собираюсь сделать, как потом с этим быть, на что это толкнёт меня в будущем и кем я вообще могу стать, встав на извилистый и чуждый мирному человеку новейшего времени путь, в настоящий момент меня не заботили, банально некогда: группа приближалась.

Шестеро мужчин, трое из которых не походили на крестьян, кем бы убившие меня не являлись, остановились; новые незнакомцы были облачены в акетоны поверх окрашенной хоть в какой-то цвет более ладной одежды, а головы защищали остроконечные шлемы, напоминавшие нормандские.
– Надеюсь по прочности они такие же, – наверняка подумал бы я, если б был менее занят, однако всё же уделял вычислительные мощности на покусывание губы – одна из моих привычек, когда особенно беспокоюсь.
Моё появление не только остановило группу, но и вызвало бегство одного из рабочих, бросившего копьё и мешок, который он нёс перекинув через плечо; помимо уменьшения числа противников, беспокойные переговоры и растерянность поз указывали на... Нечто неизвестное, могущее означать что угодно; возможно мой старый-новый знакомый и не узнал меня, в отличие от успешного опознания его самого, и в мне видели очередного разбойника, вероятно, подозреваемого в явлении для мести явно не в одиночку. Я не рассчитывал всерьёз, что они примут меня за призрак, тем более днём; впрочем, какие в этом мире религии и мифы, и есть ли первые вообще, я не знал, может здесь призрак днём – допустимое событие.
– А возможно и ревенант такая же норма, как восход Солнца, – тут же осенило меня.
Не мешкая, я решил воспользоваться заминкой и внушить ещё больше опасности, продемонстрировав нечто необычное для человека, и принялся скользить по дуге, приближаясь к противникам. Шестеро, а теперь пятеро, – проблема для одного, но у меня имелся план действий, заключавшийся в маневрировании и разделении оппонентов, с последующими атаками при обнаружении возможности: всё-таки очень быстрый, иногда мгновенный рывок на пару-тройку метров – аргумент. Так что моё относительное спокойствие – продукт не случайный, по крайней мере никаких соматических проявлений ослабления контроля, исключая дебют старой, но в данном контексте практически безвредной привычки, не обнаруживалось. Полагаю, что любой мужчина, получив в распоряжение такую маневренность, мотивированный не только и не столько местью, сколько явно стоящей необходимостью здесь выживать, вёл бы себя сопоставимо решительно. Остановившись для восстановления дыхания я с радостью проводил взглядом ещё двоих, последовавших за убегающим к деревне рабочим. Решил ретироваться не только ополченец, но и один из солдат, другой же воин, схватив за шкирку и бросив на землю, остановил моего знакомого от порыва к бегству; последний из троицы солдат вынул из ножен меч.
– Опытные воины? – размышлял я, наблюдая как двое солдат медленно приближаются к мне обнажив клинки, и держа между друг другом дистанцию, достаточную чтобы не мешать, но и не отдаляться слишком для образования изолирующей бреши. – Догадываются о возможности стремительной атаки одиночной цели? Хотя я сам её явственно продемонстрировал...
Как оказалось, нет – не догадываются: мало того, что солдат, заорав в половину запаса воздуха и занеся меч, побежал на меня, так и сделал он это, когда его коллега решил помочь моему убийце в поиске решимости сражаться, пнув того в седалище и пригрозив мечом. Пока солдат что-то кричал рабочему, в итоге получив ответный сбивчивый крик, я стал примеряться к своему первому противнику, скользя то к нему, то в обратную сторону. Солдат и правда растерялся, видимо только сейчас, уже после небольшой пробежки, поняв насколько вёрткая его цель, но то ли примеряясь, то ли из ярости, рубанул, попав в пустоту; я же отдышался и с воодушевляющим удовольствием осознал, что успешно слежу за движениями противника, более того, уже не единожды тело инициировало порыв контратаковать, пользуясь возможностями, которые я так же успешно отмечал. К сожалению, я понял, что не могу скользить в бок, только вперёд или назад, да и назад я отскакивал несколько медленнее, но, как мне казалось, на большее расстояние; оставалось надеяться, что не получается только пока, а не в принципе. Отказавшись от затеи двигаться вокруг противника, я атаковал его оружие: совершив несколько рывков и рубанув по мечу. Силы в моём ударе оказалось мало, но вот скорость впечатлила и не только меня; солдат взял меч двойным хватом, водрузив левую кисть поверх правой и встал в подобие "железной двери", держа клинок вертикально перед собой. Мне следовало поспешить, нет времени осторожно и рационально примеряться, так как оставив попытки воодушевить сражаться ополченца, второй солдат побежал на помощь коллеге. А потому я атаковал: как следует отдышавшись насколько позволяло время, подскочил, стараясь выполнять рывки наиболее быстро, на что солдат ответил шагом назад, поворачиваясь к направлению рывков левее и туда же уводя своё оружие. Первым порывом захотелось ударить по клинку, направляя его вправо и резануть по туловищу катаной, оказавшейся между мечом и телом противника, но будучи неуверенным фехтовальщиком, а точнее попавшим в свой первый бой, если не считать сражения с победившей по очкам крестовиной окна, я бесхитростно рубанул по вытянутым и почти не согнутым рукам. Солдат закричал, теряя оружие, а я, завершив следующий рывок, поддался директивному порыву, приковавшему взгляд к шее оппонента и довернув катану, выполнил взмах. Разрубленная на значительную глубину шея брызнула кровью, а голова завалилась на спину, словно откинутый капюшон; тело солдата рухнуло, а до моих ушей донёсся вопль ужаса. Кричал не второй солдат, на его лице кривилась ужимка ярости, являющаяся, наверное, здоровой реакцией. Враг сделал колющий выпад, но не достал меня, отскочившего назад и тут же ринувшегося в атаку из мгновенно выполненного рывка. Не знаю, впрочем, не трудно догадаться, что на меня нашло: я впал в раж, но, если так можно сказать "холодный", будто голодный зверь, вкусивший добычи и теперь уверенный, что при должном терпении он не останется без трапезы; я не жаждал, но полностью был готов сражаться и победить. Состояние это происходило не от кровожадного маньяка, как скелет, выпавший из покоившегося в далёком углу на чердаке пыльного шкафа, старого и непримечательного настолько, что манящей привлекательности не добавляла даже едва приоткрытая дверца, теперь совсем распахнутая охочим до жертв вывалившимся психопатом; нет, оно мне уже знакомо, нормальный боевой кураж: впечатление способности сделать, тем более выраженное, чем большим приходиться рисковать в достижении успеха. Лезвие катаны столкнулось с клинком меча, скользнуло по нему до гарды и только тогда я вышел из рывка, завершая удар. На этот раз я успел заметить, вернее понять, что совершил удар в процессе скольжения, так же ускорив его и как оказалось увеличив дистанцию поражения, ведь с клинка моего оружия сорвалась едва заметная волна или рассечение, как угодно, но, к сожалению, разбилась о кресало меча. Однако, в отличие от усилия создаваемого небольшой массой моего тела, энергия в этом ударе содержалась значительная, так как солдат, здоровяк гораздо выше меня, что я понял, сблизившись с ним, вынужденно подал вниз увлекаемые импульсом руки. Мощный удар – новинка для меня, а вот то, что я быстр мне было известно и до этого: тут же совершив стремительный замах и вонзив лезвие катаны в тело противника, я разрубил акетон и создал рану от солнечного сплетения до желудка; конечно же, оценка примерная: сложно судить в такой ситуации и через войлочную броню. Катана, повинуясь движению моего тела, когда я повернул её и следующим рывком столкнулся с противником, тараня его, показала свой клык за спиной солдата, проткнув его насквозь.
– Быстро! – мысленно отметил я, совершив отскок значительно стремительнее, нежели упал второй убитый. – Быстро и упоительно.
Раж – это хорошо, но мне бы пришлось плохо, будь здесь хотя б третий солдат, не говоря уже о всех шестерых: я запыхался и тяжело дышал, однако быстро восстановился и ринулся на знакомого, выставившего вперёд мгновенно опостылевшие мне вилы, вероятно надеясь, что они сойдут за преграду. Этот человек оказался так же высок, как и второй солдат. Катана врезалась в вилы, а продолженный удар пришёлся в черенок и повредил его настолько сильно, что в стороны полетели щепки, будто внутри что-то взорвалось. Я рванул оружие вправо и вниз, увлекая за ним вилы, что привело к прогнозируемой поломке древка, так что завершая взмах я разлучил свой клинок и навершие вил, отбросив последнее в землю. Следующими тремя взмахами я рубил черенок, желая укоротить его, но переоценил свои возможности: лезвие застряло в почему-то сырой древесине, правда энергии удара хватило для обезоруживания противника.
– Ах, если бы я так же успешно мог порубить крестовину в окне, – успел подумать я и тогда же задался вопросом: – А нет ли и в сием некоего прогресса?
Но оппонент отвлёк от возможного мимолётного размышления действиями, которых я не ожидал; мне казалось, что бегство или иные проявления паники – наиболее вероятное поведение для этого человека, но он накинулся на меня! Вернее, попытался, так как я машинально, в чём уверен наверняка, отскочил, а сознательные усилия же направил на выполнение контратаки катаной; совершённый при отскоке удар наотмашь получился схожим с получающимся при рывке, но то ли амплитуда движения, то ли отсутствие точки направления, а следовательно, концентрации удара, создали не мощное воздействие, а рассекающее, но всё равно достаточное для поражения защищённой только простой одеждой плоти. Я отскочил, а воздух разрезала знакомая едва заметная волна, но не сливающаяся в точку, а напротив, распространяющаяся в пространстве всё шире и в итоге пропавшая в оппоненте; последний же рухнул на месте, где мгновение назад был я, и схватившись за грудь закричал, принявшись ворочаться. Я посмотрел на него, как мне думается, меньше секунды, ни о чём даже не думая, разве что прицеливаясь, и вонзил катану; мужчина вскрикнул и, простонав, перестал двигаться.

Только завершив бой я впервые с обнаружения себя здесь испугался, не возможных последствий, например, мести с стороны сбежавших и жителей деревни, и даже не совершённого, а того, что могу совершить; устрашился потому, что привыкнув давать себе ответы на большинство вопросов, которые производили мои осознанные действия, я не мог сделать подобного сейчас.
– Как? Почему? Зачем? – роилось у меня в сознании. – Да, действительно: Зачем? Зачем я здесь?!
Я интенсивно поморгал, сгоняя грозящий многими плохими последствиями дурман.
– Пусть лучше они, чем я… – изрёк я вслух первую пришедшую на ум мудрость и не понимая зачем, полез в кимоно за монетами, желая вернуть их владельцу.
Но монет не обнаружил, возможно я их потерял, с скоростью моего движения, да и качеством хранения вещей внутри такой одежды, это вероятно; а возможно они исчезли, когда я погиб. Тут же меня заняла новая мысль о том, что я покрыт кровью и в таком количестве она выражено пахнет; ощущение не противное, только как факт – запах крови, и он вытеснил прочие. Однако, вскоре эти аромат и ощущение красной жидкости на руках отлично отрезвили, подлинно обостряя чувства, возвращая их из машинарного состояния на естественную позицию – тут, рядом с актуальными соображениями.
– Пусть лучше они, чем я, – повторил я вслух.
Мне не нужно даже обдумывать варианты, оправдываться тем, что я держу оборону, или, что ближе к действительности, наношу превентивный удар, я стал мыслить о будущем и решил отправиться в деревню.
– Видимо, я – плохой человек, – но подумав, добавил, – С общесоциальной точки зрения.
Ведь отомстив, я мог вернуться к той тропке у поляны и пройти по ней, но было б как-то подло отомстить двум незнакомым солдатам, возможно некоей деревенской милиции, а может и зажиточным ремесленникам или что-то вроде, но отпустить двух других моих убийц. Я остановился и понял, что мне понадобится труп последнего убитого.

Спускаясь к деревне и получив возможность увидеть большую часть акватории, которую скрывала гора, возвышавшаяся у берега с левой стороны поселения, я обратил внимание на стоящий в рейде корабль. Достаточно быстро, даже несмотря на большую заинтересованность происходящим в самой деревне, я догадался что поселение скорее всего не рыбацкое, а обслуживающее приходящие корабли. В настоящий момент судно имелось только одно и к нему уже устремилось несколько полностью занятых покидавшими деревню поселенцами лодок. Эвакуировались и те, кого я мыслил солдатами: легко различимые и с такого немалого расстояния благодаря закреплённым на спинах щитам и всё тем же шлемам, и прочие: с виду невооружённые, облачённые кто в кажущиеся чисто предметами одежды дублеты, какие-то полушубки и похожие на колпаки высокие замшевые шапки; а многие вообще в одних рубахах или камизах – как угодно; но один из таких уделил время надеванию брыли, вероятно нечто большему для него, чем только головной убор. Женщин или тем более детей я не заметил ни в лодках, ни в деревне, в которую зашёл через распахнутые ворота; надеюсь, что их оставил настежь пиетет или даже внушаемый мной панический ужас. Я уже всерьёз подумывал о том, что для местных моя персона – не просто разбойник или некий воин незнакомой наружности, иначе как восприятием меня кем-то особенным – метафизическим и настолько же опасным, подобную реакцию с бегством я объяснить не мог. Действительно, просто хороший воин убивший рабочего и двоих способных сражаться, не мог мотивировать около пары-тройки десятков мужчин спасаться срочной эвакуацией по воде, бросив свои дома и вещи. О имуществе я думал не зря, так как одну из лодок только выталкивали в воду как раз задержавшиеся для погрузки хоть каких-то материальных благ; один человек, не замечая меня уже вошедшего в поселение, бежал к берегу босиком, но с мешком на плече и с коробкой под мышкой, возможно сундучком, и при этом кричал что-то отправляющимся. Остальные же, задержавшиеся и только показавшиеся из зданий или застигнутые событием близ последних, едва покинув их, оказались отрезаны мной от оставшихся двух лодок. Я стал подозревать что это остров, а потому мне самому могло понадобиться плавучее транспортное средство, из-за этого я бросил до сего момента волочимый за ноги труп и быстрым шагом, выхватив катану из ножен, занял позицию, оценивая количество и качество потенциальных противников. Число оппонентов сразу же уменьшилось: трое, бросив вынесенные из зданий вещи, побежали прочь и принялись резво перебираться через ограждение, вероятно желая скрыться в лесу.
– Туда вам и дорога, – подумал я с облегчением.
Оставалось пятеро, двое из которых выделялись от явно рабочего облика прочих шлемами на головах и мечами у бёдер; у одного под акетоном я заметил кольчугу с длинными рукавами до запястий, второй – копия двух моих первых противников. Солдаты переглянулись, давно оставив выносимое мелкое имущество; второй поднял валявшийся у ног круглый щит и бросил окольчуженному, тот же вооружив левую руку приобретением, вынул из карусели копьё и метнул второму. Они спустились с крыльца что-то прокричав троим рабочим, так что те, обменявшись взглядами, так же стали приближаться; один из последних вынул из-за пояса нож с широким клинком, но совершенно тупым лезвием, вероятно это нож-косарь для колки лучин, так как для мясницкого инструмента всё же узковат и долог, и туп, конечно же. Другой, старавшийся держаться последним и не сводящий с меня взгляд, впрочем, как и прочие, но в его случае как-то особенно озабочено, сорвался на бег и поспешно вытащил из чурбана колун, который видимо и желал заполучить, беспокоясь о том успеет ли это сделать до начала схватки. Происходящее меня пока, можно сказать, что радовало, так как попасть по мне, равно как защититься от атаки с помощью топора с тяжёлой головкой оппоненту будет затруднительно; ну а нож против катаны это вообще несерьёзно, однако хватит пырнуть в бок, если противники смогут окружить меня и навалиться вместе. Последний же из рабочих какое-то время медлил и побежал к карусели только когда солдаты решили атаковать, наверное желал вооружиться копьём, но следить за ним мне уже было некогда. Окольчуженный побежал к мне, но не бездумно, а сохраняя достаточную для поддержания должной управляемости скорость; закрываясь щитом он стал оббегать слева, и выхватил из ножен своё оружие только приблизившись, им оказалась то ли сабля, то ли шашка – в такой ситуации не до оценки изгиба и прочих деталей. Его напарник же короткими прыжками подскочил к мне, держа копьё наготове и целясь куда-то вниз, едва ли не в ноги, но это оказалось прогнозируемой уловкой, задуманной для усложнения отслеживания направления укола. Копейщик, колеблясь словно кобра, сблизился короткой перебежкой сразу же, как только первый то ли имитировал атаку закрывшись щитом, то ли действительно желая толкнуть меня, и не совершая выпад, выдвинул копьё правой рукой, направляя его левой. Я же просто отскочил назад и рывками обогнул щитоносца, ведь хоть копейщик и располагался дальше, но и безопасно, а значит побудительно к этому, мог атаковать меня с большего расстояния. Уж не знаю, как восприняли этот манёвр солдаты и что предприняли в ответ, так как я оставил их за спиной, устремившись к куда более нерешительным рабочим; правда человек с ножом, явно спешивший на помощь активно нападавшим воинам, являлся почти исключением из последнего. Я рубанул его по руке, у мужчины было мало шансов хоть как-то ответить из позиции подготовленного почему-то к уколу ножа, удерживаемого в одной из разведённых немного в стороны рук, так как катана не только длиннее, но и направлялась сразу после мгновенно сокращающего дистанцию рывка. Тут же поняв, что с первым противником всё кончено, я, как и собирался, постарался размашисто даже не рубануть, а порезать его из следующего рывка; вслед за визуализировавшимся в пространстве росчерком волны последовала увлекаемая из тела кровь, а я совершил отскок. Удерживая катану вертикально на уровне туловища и отступая шагом назад, я восстанавливал в общем-то и так нормальное дыхание, а заодно оценил обстановку. Что-то побуждало меня воздеть оружие вверх, но упражняться в новых для себя приёмах, побуждаемых телом, в ситуации реального боя я, разумеется, не стал. Воины не бросились вдогонку, хоть я и оторвался на сравнительно небольшое расстояние, хотя на их месте я бы тоже не побежал вслед за скользящим над поверхностью с большой скоростью врагом. Не желая упускать возможность, я рванул к оппоненту с топором, который держал своё оружие обеими руками на уровне пояса, словно действительно собираясь колоть дрова, но тут же поднял колун, стараясь попасть по мне, что мною воспринялось такой же безнадёжной затеей, как и намерения предыдущего противника. Мужчина потратил половину усилий на то, чтобы остановить колун после вертикального замаха и не допустить удара о землю, я же после защитного отскока выбрал надёжный путь, вновь атаковав руку и завершив нападение двумя взмахами, по одному на рывок и отскок, и вышеназванного хватило; как, всё-таки хрупка плоть против заострённого металла… Ну и, так-то я хотел сделать колющий выпад, но вовремя остановился, опасаясь, что не смогу совершить усиленную атаку, ведь это была бы первая попытка с уколом, а только вонзить клинок в тело рослого мужчины, который, как и предыдущий, собственно, как и окольчуженный, куда выше меня, я не хотел. Не хотел, так как проткнув оппонента, я мог его и не убить, а попасть в объятия вероятно намного более сильного противника, так ещё и с двумя воинами за спиной, – крайне опасно. Мне начинало думаться, что катаной, в особенности выполняя усиленные волнами атаки, эффективнее резать, нежели рубить, правда это применительно преимущественно к незащищённым хотя б акетоном противникам; а вот смогу ли я даже рубящим ударом с концентрацией усиленного импульса пробить кольчугу – отдельный, но ввиду приближавшегося щитоносца, актуальный вопрос. Последний из рабочих бросил копьё и побежал, его не остановили окрики солдат и моё приближение; я не собирался догонять убегающего, лишь разрывал дистанцию с воинами ради времени для оценки обстановки, ведь кто-нибудь мог вернуться или до сих пор прятаться.

Когда я вновь разорвал дистанцию, увеличив расстояние между нами примерно до пятнадцати метров и вынуждая парочку следовать за мной кругами, воин с щитом опустил и его, и саблю, сделав характерный вялый взмах рукой, дескать:
– Сколько за тобой можно гоняться?!
– Забирайте лодку и уплывайте! – крикнул им я, подразумевая именно это, так как убивать их не желал, а потому преследовать не стал бы.
Копейщик что-то ответил, но по тому что я не понял ни слова и они, подняв оружие, принялись за старое, можно было догадаться и о невозможности нам понять друг друга, и не желании договариваться с стороны оппонентов. Однако, поскользив, я утратил желание сражаться, и в данный момент мной овладела мысль о попытке договориться, ввиду этого я опустил катану и левой рукой стал жестикулировать оппонентам остановиться, изображая как будто отталкиваю их ладонью; получилось – они остановились и принялись что-то говорить.
– Я ничего не понимаю! – стал отвечать я. – Вы же тоже не понимаете, так? Забирайся в лодку, я не буду атаковать; можете даже вещи забрать какие хотите, – выкрикивая это я параллельно пробовал объяснить свои слова жестами, на мой взгляд весьма понятными: махи кистью от них к лодке и уже опущенной ладонью от лодки в сторону горизонта.
Щитоносец стал отрицательно качать головой и оба продолжали что-то говорить; а когда воин с саблей, обернувшись в сторону уходящей к горе дороге, указал вдаль и поводил пальцем, его напарник яростно выкрикнул и, перехватив копьё из подброса, метнул его в меня. На самом деле нападение оказалось неопасным и уклониться получилось без проблем, но будучи атакованным метательным оружием впервые я немного испугался в миг подлёта снаряда, да так, что едва справился с порывом в руках хоть как-то защититься, причём рефлекторно оригинальным для нового тела, а не старого, человеческого… И как будто поджидая только этого появилось ещё двое, выбежав из дальнего здания, один из новых противников держал в руках лук! Просвистевшая стрела не оставила никакого времени на размышления о том, что мне пытались донести двое солдат: то ли о том, чтобы я убирался на гору, откуда явился; то ли сообщая, что они не могут уйти и предать павших коллег, не отмстив за них; либо я для них и правда некое чудовище с горы. Благом в усложнившейся ситуации являлось то, что, по всей видимости, рабочий не был ни опытным лучником, ни даже охотником – стрелял он достаточно неэффективно, да и медленно: к моменту, когда я покинул простреливаемый сектор, он смог отправить в полёт только вторую стрелу. Я и сам не лучник...
– Наверное, – мельком подумал я, памятуя о том, что мои одежды и оружие так-то указывают на воина, изначально являвшегося ещё и лучником, причём конным. – В общем, я не лучник и не могу оценить насколько сложно попасть в двигающуюся так неестественно цель моих размеров; а то что я невысокий, уже успел догадаться, ведь не могут же быть долговязыми вообще все, с кем доводилось меряться ростом вблизи. Хотя да, в незнакомом мире вообще-то могут. Я цверг-самурай, пришедший с гор, чтобы убить, ограбить и, возможно, изнасиловать людей равнин? Олаф, мы что – злодеи?!
Впрочем, жаловаться на промахи врага нелепо, хочу пожелать ему сохранять настоящую меткость подольше. Укрывшись от стрелка за зданием, я обогнул последнее шагом восстанавливая дыхание, а затем поспешно проскользил вдоль остальных построек, расположенных напротив берегового периметра по дуге с малой кривизной, почти что в линию; целью краткого путешествия являлась сближение с стрелком в надежде и на то, что солдаты не сгруппируются к нему, а для этого им следовало сразу же ускоренно побежать к союзнику, и на то, что четвёртый противник, тоже солдат, не окажет активных помех в достижении лучника. Надежды вполне рациональные и обусловлены объективными причинами: например, появившийся солдат закрывал бы линию стрельбы в случае, если рискнёт перехватить меня с другой стороны здания; а продемонстрированные стрелком навыки заставляли думать, что если он и решится стрелять, то скорее всего попадёт в союзника, нежели в активно маневрирующего меня. Однако, последующие события оказались ещё более благоприятными для меня, так как покинувшие здание двое, по всей видимости прятавшиеся там не из хитрых тактических соображений, а из-за страха, потеряв меня из вида, так ещё и скрывшегося за дальней постройкой, приняли решение бежать к лодкам, за чем я их и застал, появившись из-за здания их недавнего расположения. Более того, выгодным являлось и то, что впереди лучника бежал третий солдат, тот самый, что с ним прятался, вероятно он сразу поддался соблазну броситься к лодкам, пока стрелок, надеясь на моё появление, ещё целился в угол здания, за которое я спрятался. Плохим же оказалось движение бегом щитоносца с напарником к ретирующимся, и времени оставалось мало, даже на раздумывание, а подумать имелось над чем: например, догнав убегающих и атаковав их я не знал сколько дыхания останется у меня для боя с дуэтом. Но я решил атаковать, будучи воодушевлённым предыдущими успехами, равно как убеждённостью в том, что я так и так могу возродиться, на уверенности в последнем я акцентировал внимание ещё шагая к деревне, и что обуславливало половину от всей моей решимости, остальное равно делилось между порывами и возможностями тела, а также моими собственными качествами и характером в смеси с врождённой мужской, честно признаю, дуростью. Если бы дуэт не предупредил криками убегающих, то весьма вероятно я мог порубить обоих за несколько секунд, а так пришлось довольствоваться только стрелком, который обернулся настолько поздно, что вероятно успел увидеть лишь росчерк катаны. Машинально желая закрыть голову руками, лучник поднял их, моя же атака приходилась ему в живот – издержки параллакса при нападении коротышки, так что получившийся средним между концентрированным ударом и широкой волной рассекающий удар отделил нижнюю часть лука и рассёк брюхо, из которого выпали внутренности. Рабочий, или кем он был, содрогнулся всем телом и схватившись за живот, уставился на свои органы, оказавшиеся в ладонях и заливавшие их кровью; в общем, он уже не опасен, и я атаковал успевшего развернуться и схватиться за рукоять своего меча солдата.
– А это не тот ли сбежавший? – мелькнула мысль в моём сознании, но осталась без ответа, ввиду занятости нападением.
В этот раз я решил действовать осторожнее и ещё не совершил необходимого для гарантированного достижения противника рывка, правда всё равно атаковал, стараясь выполнить такое же сочетание, как и при ударе по лучнику, единственно что вкладывал концентрированный удар не ради большей силы, а для снабжения рассекающей волны энергией, чтобы она доставала на большем расстоянии. Конечно же, запыхавшись за время ускоренного преодоления зданий, так ещё и мечась в решении отступать после лучника сразу или совершить ещё одну атаку, попытка выполнения нового приёма с тонкой коррекцией его свойств обуславливалась в многом подсказками тела, как и по-особенному совершённая атака, убившая лучника. Ах, если бы моё оригинальное тело предлагало настолько же эффективные порывы, а не "Хм, привлекательная самка, надо оплодотворить!" или "Хочу ещё той дряни, которую вчера случайно попробовали, хочу, хочу, хочу!"... Волна рассекла пространство и в эти мгновения я следил за ней с тем же интересом, что и солдат, только реакции на результат у нас были противоположные: я возликовал, а лицо противника перекосила гримаса боли. Рассечение, куда более заметное, то ли бирюзового, то ли голубого цвета, достигло вытягивающего оружие из ножен противника и лизнуло левую кисть, срезав пару пальцев, правую же разрубило пополам, заставив выпустить рукоять меча дёрнув конечностью. Оружие, до конца так и не извлечённое, и увлекаемое навершием вниз, вздыбило ножны; акетон же почти не пострадал, впрочем, о поражающей способности этой атаки я подумаю как-нибудь в другой раз. Как не хотелось бы или было выгодно добить открытого противника, я стал пятиться назад, активно вдыхая воздух; дуэт приближался и мне требовалось восстановиться. Настолько запыхавшись я утвердился в мысли, что мои рывки и атаки сами по себе не тратят кислород, одышка – некое ложное состояние, которым тело сообщало своему новому обитателю о иных расходах: тонких и неизвестных мне свойств, да и самой природы. Раненый солдат попятился от меня, что заставило его меч покинуть ножны и остаться лежать на земле, что, в общем-то, мой последний оппонент никак не мог остановить: правая кисть гарантированно выведена из строя, мужчина от боли не мог её даже прислонить – держал на весу у бока поливая почву кровью, да и оставшимися пальцами левой руки хватать меч – сомнительная затея. Конечно, найдутся индивиды, у которых в сознании срабатывает модель поведения "Сражаться до последнего всеми доступными средствами", но держать килограммовое оружие с достаточно длинным клинком тремя пальцами наверняка не ведущей руки, из ран на которой к тому же идёт кровь, равноценно по эффективности попытке сбежать, бросившись прочь с максимально достижимой скоростью. Разумеется, последнее в не лучшую сторону корректируется тем с какой прытью способен двигаться я; теперь не важно, он сделал что сделал, и я не берусь утверждать, что я б действительно предпринял в его ситуации.

Дыхание восстановилось, а парочка, приблизившись, остановилась готовая к сражению; раненый же солдат убегал к лодкам то и дело оглядываясь. Копья при втором воине не имелось, он так его и не подобрал после броска, вооружив руку мечом более длинным, чем у других солдат; собственно в его руке поблёскивал длинный меч – с полуторным клинком, как и у моей катаны. Дуэт, похоже, уже смирился что инициатива за мной и ждал атаки, по всей видимости собираясь сражаться от контратак, но всё же воины приближались, как мне думалось сохраняя фехтовальные стойки. Рывок и прокатилась ударившая в щит дальняя волна, чем я проверял её поражающую способность против последнего; на деревянной части орудия появилась крупная зарубка, а металлический обод, на вид жестяной, разрубило в месте попадания. Щитоносец отпрял правой стороной туловища и, размяв плечо, продолжил наступать, кольчуга без повреждений приняла на себя остаточную энергию рассеивающейся волны. Мечник, сделав быстрые шаги навстречу, поднял руки над головой «в день», но направляя острие вниз и таким образом закрывая тело клинком, а затем резко развернул оружие, выполнив размашистый, но быстрый удар очертя голову. Я отскочил и послал вторую волну, которую он принял на лезвие своего меча; моя атака не достигла его тела.
– Волну можно рассечь? И они не только фехтуют вне известного мне, но и адаптируются под меня – противника с нечеловеческими приёмами, – промелькнули безрадостные мысли у меня в сознании и я, не придумав никакой более хитрой методы нападения на этих двоих, стал расходовать дыхание на рывки и отскоки, сочетая их с волнами или концентрированными ударами, когда последние полагал более целесообразными, одаривая воинов атаками поочерёдно.
Сложно сказать то ли я достиг прогресса, то ли ранее выполняемое множество атак создало иллюзию затяжного сражения, но кажется я продержался дольше, прежде чем понял, что надо разрывать дистанцию и восстанавливаться. К сожалению, противники выдержали натиск; в общем-то, с щитоносцем в кольчуге понятно, но вот защищённый одним, как показала практика малоэффективным против моей катаны, акетоном мечник продемонстрировал впечатляющие навыки владения своим полуторным мечом. Впрочем, последнее могло мне, как дилетанту в фехтовании, лишь казаться, ведь если подумать критически: я одолевал не навыками фехтования катаной, а полагался на неестественную маневренность в сочетании с плохо сочетающимися с известной мне картиной естествознания атаками. Эти же двое – не только воины, способные на куда большее, нежели все мои предыдущие оппоненты, так что они атаковали, позволив себе более агрессивное нападение с стремительным сближением, пусть и лишающим части возможностей к защите; более того: щитоносец шёл впереди, к тому же закрыв от обзора напарника. Догадались пытаться не давать мне отдыхать?! Воин в кольчуге даже не нуждался в том, чтобы принимать специальную атаку в щит, так как я растерялся, не придумав что предпринять, ведь дыхания оставалось мало и я не знал насколько смогу оторваться от теперь уже готовых в адаптации помчаться вдогонку солдат прежде чем полностью лишусь возможности маневрировать. Из-за щита показался клинок сабли, воин выполнял укол, впрочем скорее на удачу, нежели действительно стараясь достать меня, так как я уклонился от него не прибегая к отскоку. Возможно это была лишь уловка, чтобы вынудить меня маневрировать, а их цель: продолжать изматывать меня; если так, то надо атаковать в ответ, иначе действительно вымотаюсь. Может они и не мастера фехтования, как мне всё же думалось, но точно выносливые, что, правда, типично для человека их реалий, и чуждо изнеженному автомобилями, водопроводом, «микроволновками» и доставкой другому… Например, мне. Но взвешивать эти мысли сейчас некогда, так как щитоносец ушёл в сторону, вновь заходя к мне с стороны левой руки, и открыв пространство для атаки напарнику. Мечник, держа клинок в боковой позиции: на уровне пояса за собой, взмахнул атаковав снизу, а затем, когда я уклонился от атаки сделав шаг назад, на что враг мгновенно остановил своё оружие на уровне груди и с шагом навстречу молниеносно послал острие мне в грудь колющим выпадом. Я неловко, но приемлемо ударил меч катаной, отбив выпад, направляя оружие вниз и тут же из этой "менялы" поднял руки, подобно ранее занятой мечником стойке, но на этот раз я закрылся клинком от рубящего удара щитоносца, который он частично подготовил закрывая саблю собой, да и внимание моё было обращено на мечника.
– Я могу! Могу фехтовать! – пронеслась воодушевляющая мысль в моём взбудораженном происходящим уме.
Мечник не стал продолжать, видимо опасаясь контратаки, а выставил клинок между нами, держа рукоять у бедра на уровне паха в защите «левого плуга» – необычно для его пары; щитоносец же в принципе мог попытаться достать меня ещё каким-нибудь ударом, даже тем самым щитом, а потому я предпочёл отскочить с трудом справившись с порывом ударить по окованному жестью дереву слева, расценив такую атаку как почти безвредную для щита, но не прибавляющую остроту катане.
– Добиваются своего! – мысленно констатировал я, имея ввиду то, что один отскок они у меня выманили.
И тут меня осенило: я не знаю, что у меня за спиной, а точнее в какой момент я упрусь последней в здание или, что ещё хуже, когда мне под ногу попадёт какая-нибудь из валяющихся на земле вещей или ступенька крыльца. Пространственное мышление у меня настолько плохое, что если оценивать только по нему, то я почти умственно-отсталый; а обернуться – непозволительная роскошь: дуэт наступал и, как мне показалось, с удвоенной прытью. Проблемы начались, когда я ошибся в своих возможностях, увлёкшись атаками и неверно оценил ощущения о запасе дыхания, которого оставил недостаточно для непреодолимого врагами за время моего восстановления расстояния после разрыва дистанции.
– Или я устал сражаться, вернее моё тело таки утомилось? А потому оно ошибается в оценках и представляемых ощущениях? – всё же позволил себе я задаться вторичными в сложившейся ситуации вопросами.
Вместо отступления я сделал шаг вперёд и присел, выставив клинок вперёд, и из стойки крайне похожей на "железную дверь", разве что поднятая вертикально катана оказалась куда ближе к телу, занёс оружие имитируя атаку; сработало – мечник сделал шаг назад, быстро подобравшись и развернув клинок горизонтально, утянув рукоять на уровне плеча назад в защиту вроде "ключа". Опасается моих потенциально смертельных атак ввиду беззащитного против последних акетона из новой позиции?
– Они заслуживают победы! – предварительно мысленно выругавшись, подумал я, когда стал спешно пятиться, едва отогнав мечника в оборону и позволив себе бросить взгляд назад, обнаружив что стена и далеко, если двигаться шагом, и опасно близко, если отступать отскоками.
Ещё более агрессивно наступающий дуэт заставил сбавить темп движения, стараясь сохранять позицию ног достаточно близкую к любой стойке, чтобы успеть её занять; ну а о убегающем солдате я и думать забыл. Мечник издал яростный рык, вновь атаковав меня выпадом, но являлась ли эта атака осторожной или, напротив, рискованной и частью серии, узнать оказалось не суждено, так как перед отскоком я увидел, что щитоносец закрывает напарника и продолжает нападение в одиночку. Возможно он решил, что напарник опасно увлёкся, судя по броску копья тот мог быть склонным к горячке, либо я чего-то недопонимаю. Я прервал несколько порывов ударить катаной по щиту противника, беспокоясь о её сохранности, а воин в кольчуге предпринял следующий рубящий удар саблей, оставаясь в относительной безопасности за досками; этот удар я отразил, как и предыдущий перед возникновением порывов, а сам начинал впадать в состояние близкое к смятению. Хвала моему телу, не поддающемуся или, по крайней мере, стойкому к панике, но от этого немногим легче: смятение грозило настигнуть не столько ввиду сложности ситуации, а скорее из-за ставших не только неточными, но и противоречивыми как ощущений, так и порывов к действиям. Последние то одолевали импульсами ответить на атаки давящими множественными рубящими ударами не жалея оружие, то заполняли сознание острыми впечатлениями о том, что клинок вот-вот не выдержит и каждое парирование будто достигало меня, но не тела, а души, с которой стонами имматериальной боли резонировала катана. И тут я отчасти понял мечника, из гортани стал рваться боевой крик: форма вынужденного сокращения произвольной по содержанию, но обладающую единой смысловой нагрузкой фразы: "Сейчас как сделаю!"; я поддался и желанию прорычать боевой порыв, словно стараясь выдохнуть с ним ядовитые пары нарастающего смятения, и решению атаковать.
– Дыхание... его же полно! – дошло до меня после выкрика – краткого, хлёсткого, глубокого, и с этим пониманием дуэту, так и пытавшемуся теснить меня, пришлось тяжко.
Наверняка после первых ударивших в умбон усиленных атак, словно в некачественный глухой колокол, оппоненты поняли, что их план по изматыванию провалился и я, уже продемонстрировавший способность атаковать вновь и яростно, и энергично, требую нового подхода. Они не успели растеряться или поддаться в свою очередь смятению, ведь придумать что-то новое в такой ситуации и правда требуется не только воинский опыт, если они в частности, или большинство местных воинов в общем, вообще сталкивались с подобными мне, но и смекалки, что уже из нечасто почитаемой солдатами сферы интеллектуальных качеств. С очередным рывком и концентрированной атакой в центр щита, вновь прямо в умбон, щит наконец сломался: доски, и так изрядно пострадавшие от предыдущих ударов, плохо удерживаемые порубленной и обгрызенной рассекающими волнами окантовкой, а также потерявшие крепление в основании из-за выламывающего последние сместившегося умбона, разошлись. Воин отбросил пришедшее в негодность орудие, которое не мог спасти, ведь перед уничтожившей щит атакой я вынудил его спрятаться за него близкой, а потому более опасной волной. Мечник же тяжело дышал, а его руки дрожали, сомневаюсь что из-за страха, сам привыкший к боям организм воина не позволит подступить критическому испугу, разумеется в известных пределах; думаю, что дело и в таки явившейся усталости, ведь солдат уже давно особенно активно орудовал своим длинным мечом, дерзко атакуя и часто вынужденно защищаясь, особенно в последнее время боя, и в травмирующем эффекте вынужденно рассеиваемых клинком волн.

Из-за слаженного и изобретательного натиска этих двоих я чуть не забыл, что быстрее не только перемещаюсь, но и совершаю взмахи своим оружием; вовремя вспомнив, а вернее убедившись, я осыпал оппонентов атаками, обильно, можно сказать несдержанно, однако всё же стараясь не создавать возможностей для контратак. Столь неистовое нападение обуславливалась осознанием, или даже верой в ощущения, которые, как показал опыт, могут быть обманчивы и у этого тела, и ранее, и сейчас сообщавшие то, что я почти не теряю дыхание в время атак. То есть, если активно делая взмахи даже пустыми руками можно неизбежно запыхаться в зависимости от физической кондиции организма, то моё новое тело почти лишено такого недостатка; почти, но не совсем, однако орудование катаной настолько мало накапливало усталость, что на фоне уже не соматического впечатления о истощении, вызываемого специальными атаками, она была едва заметна.
– Не хватало ещё обнаружить то, что я истрачу способность выполнять волны или концентрированные удары, – внезапно подумалось мне на фоне вышеописанных впечатлений; но не успел я мысленно скомандовать: – Пора с этим кончать! – как очередная концентрированная волна заставила мечника едва ли не потерять оружие. – Вот оно!
Я рванул на него и скрестив клинки, направил концентрированный удар в гарду, прогнозируемо лишив воина оружия, а затем попытался резануть по туловищу, отправив свой клинок остриём в зенит и стараясь концентрировать энергию в киссаки – острие. В этот момент я словно ослеп на миг, а воспринимать стал только цель – тело противника и себя, но являясь в сие мгновение клинком; поворот на носках по опоре, пружинящие ноги, доворот туловища, тонус мышечного каркаса, напряжение в руках, направляющих венчающий движимую конструкцию клинок, в который из тела перенёсся я, обитал в нем, стал им.
– Но это же не волна?! – опешил я, однако не забыв отскочить, дыхание не бесконечное.
Моё изумление вызвал полученный эффект: воина разрубило, нет, разорвало от груди до сустава отправив плечевой отросток в полёт; причём рана получилась настолько глубокой, что оставшаяся держаться на части рваной плоти, да и сама из себя представляющая такой же кусок с обнажёнными костями и выброшенными фрагментами органов, правая часть туловища повисла набок, увлекаемая вниз тяжестью руки.
– Не встретившая достаточного сопротивления и стихийно рассеивающаяся по телу энергия концентрированного удара, к тому же исходящая из ограниченной части клинка, вызвала подобный эффект? Или моё неумение?
Воин в кольчуге издал звук вопля негодования смешанного с стоном уныния, а затем прокричал что-то оставшееся всё так же непонятным мне, вздохнул, вновь что-то выкрикнул, но уже более спокойно и тише, а после ринулся в атаку, широко размахнувшись словно любитель и тем самым открываясь для контратаки.
– Уловка и западня, самоубийственная атака? – тут же отреагировал сомнениями я, но будучи уверенным в превосходстве в скорости, принял вызов.
Благодаря рывку, выполненному после пары шагов навстречу, удалось оказаться совсем близко от воина и ему стало неудобно рубить столь размашистым ударом, а когда сабля начала опускаться, пользуясь своей стремительностью я прижал рукоять к груди и направил лезвие катаны навстречу запястью противника, моя импровизация "единорога".
– Где концентрированный удар?! – мелькнула мысль, когда в мои запястья пришёлся удар от сопротивления кольчуги, чьи кольца разошлись и деформировались; плоти, коей правда было немного; и костей руки оппонента.
Воин вскрикнул, но грубо и сдержанно, почти прорычал, и в тот же момент отшатнулся назад, а сабля с сжимающей её рукоять кистью в кожаной перчатке, полетела мне за спину.
– Как?! – едва успел подумать я, когда кулак прилетел мне в скулу. – Я же быстрый!
О причинах думать некогда, так как я потерял равновесие, но совершённый в то же время отскок то ли привёл меня в себя, то ли я устойчив к оглушению, но факт остаётся фактом; однако машинального уклонения моё тело не выполнило, возможно оно, или сам я, уже не расценивали оппонента опасным, или, что хуже, я и сам до предела устал, но не воспринимал этого. Воин же продолжал нападать, то стараясь ударить меня оставшимся кулаком, то пытаясь пнуть или в живот, или в колено; двигался он весьма неплохо, перенося для ударов вес и делая их сноровисто, тем более будучи раненным и уставшим после столь продолжительного боя. Только сейчас я уверился – то таки была самоубийственная атака в надежде забрать меня с собой, но всё чего он достиг – смог ударить меня в лицо, боль в котором уже успела исчезнуть, действительно быстро восстанавливаюсь; теперь же он наступал, крича своими движениями: "Ну же, убей меня, убей!"
Меня же душила идея оставить его в живых, да и её не особо-то разрушила мысль о том, что столь умелый воин вполне может доставить проблемы, когда станет искать меня для мести, а в том, что он захочет отомстить сомнений у меня не имелось никаких; однако решающим стало то, что он, вероятно воспользовавшись моей заминкой, можно сказать подпрыгнул и ещё бы шаг – схватил меня. Сомневаюсь, что я хорош в борьбе, даже против человека лишившегося одной кисти, всё-таки он плечистый и крепкий мужчина превосходящий ростом, а мои бёдра едва ли не толщиной с его плечи, не говоря о моих ручках и ладошках...
– Воспринимаю себя карликом!
Он захрипел, захлебнувшись кровью, а я, поняв что, проткнув противнику шею, не убил его, ударил в шлем концентрируя энергию у основания клинка; голова мужчины дёрнулась в противоположную удару сторону, шлем и, вероятно, череп лопнули, а меня чуть не придавило трупом.

Оглавление