Высокоразвитое общество

Было крайне необычно просыпаться в последние дни, так как если раньше пробуждение утром в наших северных краях означало кутанье в одеяло и полное нежелание высовывать из-под него хоть одну часть тела в холодную комнату, не говоря уже о подъёме с постели, то здесь, в тёплом климате можно было с негой потянуться в кровати и, наслаждаясь утренним теплом, не спеша встать и одеваться. Последнее с трудом представлялось в условиях моей северной родины, где из-под одеяла я выпрыгивал и, трясясь от холода, старался побыстрее одеться. Несмотря на долгие годы службы помощником эмиссара и по должностным обязанностям побывавший в многих частях мира, я не мог устранить устойчивой ассоциации с утренним пробуждением, впитанной с детства именно с моей северной родиной и её холодом. Поэтому я не стал долго валяться в постели, а быстро одевшись, вышел из каюты и отправился прямиком на палубу, откуда должен уже был открываться вид на место нашего назначения – одну из крупнейших южных империй, давно ищущей дружбы с могучей морской страной, эмиссаром которой являлся мой наниматель. Поднявшись, я убедился, что был прав, с палубы открывался приятный вид на побережье, и уже можно было разглядеть оживлённый столичный порт с множеством кораблей, либо уже причаливших, либо ожидающих свой очереди, а главное, почётный эскорт, который направлялся к нашему судну. Не удивительно, местные были очень заинтересованы в расширении своей торговли как в пределах представляемой эмиссаром страны, так и средствами её же флотов, потому давно заискивали перед нашим политическим руководством и выискивали различные пути к сотрудничеству. Ах, если бы они знали, что в отличии от их империи торговцев у нас на родине такие вопросы решаются иначе, и эмиссар конечно с деловитым видом проведёт переговоры, но он сам ничего не решает, а лишь передаст заранее готовое решение и именно в той форме, в какой ему поручено, а все переговоры это формальность. Хотя, может они и знали. Чем ближе оказывался эскорт, тем серьёзнее я примерял очередную маску из своего арсенала. В данном случае мой опыт подсказал мне маску нейтралитета и отстранённого хладнокровия, которая в любом случае выгодно подчеркнут маску моего нанимателя – эмиссара, к такому выводу я пришёл, не забыв мысленно водрузить на чашу весов знание о вынесенном решении по запросу о союзе.

Прибывая в порт без задержек и очереди в сопровождении эскорта, я мог наблюдать величие и помпезность торговой империи, которая нас принимала. Ковровые дорожки, казалось бы, постелены для каждого члена экипажа нашего судна, вплоть до юнги, и по ним каждый из гостей мог проследовать в строго отведённом его статусу пути, в конце которого был бы принят ожидающим кортежем из многочисленных карет. Немного глупо устраивать такой приём суровым северянам, где каждый второй опытный моряк, а каждый первый воин, на себе в течение долгих лет полностью испытавший все тяготы и лишения военной службы, как в наших неприветливых землях, так и за границей. А что неприветливей, холод, проникающий всюду и вторящие ему ветра, а также острые камни и моросящий дождь, либо снег на родине, или сердитые аборигены и стрелы вместо дождя за границей, это вопрос дискуссионный. Принимающие выставили, наверное, половину администрации и сношающейся с ней торговой публики, чтобы поприветствовать дорогих гостей. Вся эта процессия, разодетая в шелка и другие изысканные ткани, натянутые на выпирающие брюха, с пернатыми шляпами и блестящая каменьями в перстнях, стягивающих толстые пальцы, вела себя совсем не под стать дипломатической миссии, пусть и принимающей. Она что-то оживлённо обсуждала, крутилась, гудела и посмеивалась. Я сильно сомневался, что большая часть того, что вызывало у них смех, относилось к нам, если что-то вообще относилось, но само поведение не внушало никаких ассоциаций кроме как с бродячим цирком, у которого дела идут хорошо и оттого его участники так разодеты, но всё равно это же цирк. Подобное восприятие картины я отметил и у эмиссара, который всё время с начала лицезрения этой галдящей толпы всё выразительнее проявлял на лице отвращение, с трудом скрываемое маской переговорщика, положенной по чину. Но к моменту спуска с корабля, где встречающие как кучка куртизанок из какого-нибудь захолустья окружила нашу миссию, эмиссар овладел выражением своего лица, и оно более не отражало ничего, выдающее его помыслы, как и полагается послу с определённой миссией и заведомо известными целями. Я же предпочёл полюбоваться не этими петухами и курами в кричащих нарядах, а самим городом, всё-таки столица крупной империи, в которую стекаются денежные потоки от торговли с всех её уголков. Но не мог поймать себя на мысли о комичности того, что здесь называлось мода. Вычурные платья не только выглядели нелепо и неудобно, они таковыми являлись, и без того заплывшие жиром мужи и жёны двигались в них неуклюже, неуверенно, сковано. Не нужно было взгляда воина и фехтовальщика, пусть и в прошлом, чтобы понять, насколько глупо одевать такую одежду. Я готов был поспорить, что единицам из всего этого множества действительно нравился образ, предоставляемый такими платьями, а уж то, что неудобство, ими же доставляемое, не нравилось вообще никому, я готов был биться о заклад. Почти никому не нравится, но все готовы это носить и выложить моё годовое жалование за одно только такое платье – настоящая толпа, в полном значении этого слова.

В отличие от этой расфуфыренной толпы город был скромнее. Конечно же, насколько можно применять это слово по отношению к цельнокаменным многоэтажным строениям, декорированным мрамором, драгоценными и полудрагоценными металлами и камнями. Места, оставленные такой «простой» отделкой, были заняты разнообразными сценами, исполненными фигурами статуй и мозаиками. Процессия, после многочисленных увещеваний и приветствий, в ходе которых казалось, каждый служка и заинтересованный, вплоть до мелкого, по меркам встречающих, торговца пытался что-то внушить эмиссару, тщетно надеясь остаться в его памяти с прицелом на будущие контакты, начала ознакомительную программу, не многим отличавшуюся от всех подобных мероприятий в других странах, где доводилось побывать эмиссару с его дипломатическими миссиями, а, значит, и мне. Нам показывали театры, библиотеки, мастерские и промышленные здания, молельные дома и храмы, учебные заведения, бани, конюшни, конечно же, нарядно убранные к нашему визиту. Потому, что я не поверю, что конюшни могут быть настолько чистыми. Хотя бани и конюшни были не самым вопиющим контрастом, на включение которых в список программы посещения осмелились принимающие, они затащили дипломатическую миссию даже в несколько домов самых денежных, а в этой стране значит, и самых влиятельных граждан. К вечеру мы и остановились, изрядно утомившись скорее интеллектуально, чем физически, в одном из таких шикарных домов, что нисколько не мешало нашей миссии или регламенту приёма, так как распорядители не проявляли никаких возражений против такой ситуации.

Эмиссар и немногие избранные от принимающих ужинали в большом зале за шикарным полированным столом из дерева, породы которого я не знал. Всё-таки я прежде всего помощник дипломата, потом и в прошлом моряк, но никак не натуралист или столяр, так что незнание породы я себе спокойно простил. Но не мог не подумать о том, сколько же труда требуется для полировки такого огромного стола, а если царапина появится, это же тоже труд; но такие траты были мелочью в рамках ранее увиденного и менталитета местных. Я смотрел на этот стол и он являлся для меня воплощением всех излишних трат, как этого города, так и империи, столицей которой он являлся; а зная социально-экономическую ситуацию в этой самой империи, то подобные траты можно было бы и сократить, потратив освободившиеся средства на что-то более полезное тем, кто держит на своих хребтах эту империю.
- Хе. – ухмыльнулся я себе под нос и додумал. – Такие люди не согласятся даже на скатерть, не то что на другой стол – поскромнее. Они наверняка искренне думают, что исключительно или в худшем случае в большей, подавляющей мере такая роскошь результат их кропотливого и упорного труда, но никак не результат чего-то иного, названия чего я избёг в обдумывании.

- Наше высокоразвитое общество способно и готово обеспечить широчайшие потоки товаров для доставки вашими флотами, разумеется с уплатой всех вознаграждений и пошлин, в том числе как за охрану, транспортировку, так и за проход через ваши территории. – нахваливал взаимовыгодные возможности сотрудничества один из представителей империи. Нельзя не отметить, что его слова содержали правду.
- А сколько составляет надбавка за внеурочное время службы в вашем высокоразвитом обществе, полагающаяся сотрудникам? – спокойным голосом спросил эмиссар, глядя прямо в глаза имперскому представителю и не отрывая взгляд, указал на женщину с кувшином вина, стоящую у стены. – Например, вот ей. Столь поздний час никак нельзя назвать рамками обычного трудового дня.

Принимающие немного оторопели от вопроса и, сначала бросив взгляды на служанку, потом на эмиссара, затихли. Но стоит отметить, что никто в их обычной манере не позволил себе хихикнуть или даже улыбнуться такому вопросу, зная их наперёд, для них смешному, ведь в этот зал были допущены самые разумные из имперцев.

- Эмиссар, но это рабыня, ей не платят совсем. – с ироничной улыбкой проинформировал всё тот же державший ответ ранее представитель имперской знати.
- Высокоразвитое общество?! Да вы мерзкие дикари! – эмиссар вытер рот салфеткой и бросив её на стол, спешно вышел.
Следуя за ним к кораблю, я размышлял о тех выводах, которые сделает принимающая сторона, поняв, что мы не могли не знать о их социально-политической ситуации, а значит, такое завершение лишь искусственно затянутый ответ, преподнесённый в нужной форме. Хотя это были проблемы не помощника эмиссара, а высокопоставленных мужей в этом высокоразвитом обществе «мерзких дикарей», как изволил выразиться мой наниматель. Я едва заметно ухмыльнулся своим мыслям, но сразу же улыбка исчезла. Эмиссара давно не беспокоили мелкие детали и с точки зрения дипломатии мелочи, да и наше едва ли не поголовное воинское прошлое не оставило в душах и капли сантиментов, но я подумал, а что может быть с этой рабыней из-за такого развития событий? Да, разумному понятно, что она непричём, но когда власть имущие руководствовались разумом или честью, тем более с рабом – имуществом? Да, наверное, не вся сантиментальность испарилась из меня через шрамы и выветрилась под сырыми и холодными, пробирающими до костей, морскими ветрами, раз я задаюсь такими вопросами. Столько лиц и судеб, страдающих и сломанных, я узрел в ходе своей деятельности помощника эмиссара, сколько не видел в военных походах и кровавых битвах. Высокоразвитые общества, хе-х, на костях.

(с) Algimantas Sargelas