Глава 1
Угарная нелепость
– Хе-хе, забавный сон, – подумал я, молниеносно семеня ногами, на всех парах взбираясь на какую-то естественную рампу по незнакомой местности, а затем прыгнул вниз... – Ах, ты же ж...! – вынужденно выругался я, упав на бок и схватившись за задницу в области копчика.
Я ударился о почву на опушке леса, не смертельно, но приятного мало, вернее ничего, скорее наоборот.
– Это уже не сон! – быстро смекнул я, вставая на ноги и оценивая слишком тонкие и острые ощущения, в сне такие я никогда не испытывал, да и сомневаюсь, что подобное вообще возможно.
Впрочем, судить сугубо по своему опыту нелепо и заведомо ошибочно, однако я сразу же стал относится к происходящему без куража свойственного при пребывании в сновидении. И вообще, в что я такое одет?! Белый халат и какие-то плиссированные шаровары, к тому же тоже белого цвета, а потому уже испачкавшиеся в земле; держались они сугубо благодаря поясу, из-за которого, в свою очередь, торчала длинная рукоять. Спутать последнюю с чем-то иным – задача сложная, а потому я тут же схватился за голову и с облегчением выдохнул: моя шевелюра осталась на месте, и не имелось выбритой плеши, на которой бы покоился загнутый наверх хвостик. Но хвост присутствовал, в него были забраны неестественные волосы: слишком толстые и сопротивляющиеся нормальному сгибанию, отчего основание этого самого хвоста торчало словно лакированное или даже обильно пропитанное воском; а продолжаясь дальше волосы формой напоминали косу, но не как вид укладки, а рабочую поверхность сельскохозяйственного инструмента, выглядело это словно ровный мазок чёрной краской, выполненный в пространстве чьей-то твёрдой рукой и кончиком своим почти достигавший колен.
– Длинный... – мысленно и как-то невольно-мечтательно отметил я, провожая косым взглядом отпущенный из рук хвост, возвратившийся на своё место за спину.
Прочее в внешности меня интересовало в третью, если не большую очередь, безотлагательно я схватился за рукоять и стал медленно вытягивать клинок из ножен.
– А с стороны они кажутся короче, – подумал я, когда мне не хватило длины руки чтобы извлечь оружие полностью; вероятно я что-то делал не так.
И действительно, наклонив левой рукой сая, если угодно – покрытые чёрным лаком ножны, внутрь, и в процессе преодолевая сопротивление пояса, я смог извлечь клинок полностью.
– Катана. Это банальная катана! Почему...?! – совсем недолго вопрошал я возмущённо-растерянно, но затем быстро акцентировал внимание на том, что куда важнее: – Что вообще с мной происходит?!
Будучи человеком умным, вернее искренне полагая себя таковым, хотя многие, числом, наверное, сопоставимым с количеством деревьев вокруг меня, не согласились бы, а также обладающим аналитическим умом, одни только два высших образования обязывают, я решил воспользоваться оружием. Клинок выглядел острым, хоть и не внушал впечатления особенно искусной работы: всюду виднелись каморы, да и выкован он был грубовато, крайне далеко от эталона, так что каморам компанию составляли бугры и нарушенная кривизна линий.
– Наверное так и должна выглядеть исторически достоверная катана, – подумалось мне, а потом пришла закономерная и не обнадёживающая мысль, – Это что же: она при любом ударе может запросто сломаться?
Я попробовал сделать надрез на предплечье, что оказалось очень неудобно: оружие всё-таки длинное и что-то да весит; в моей ладони рукоять вообще казалась особенно крупной, будто грацильная девушка взяла в свою ладошку оригинальный браунинговский "Кольт М1911".
– И что я этим установил? – сам у себя спросил я, когда наконец смог выполнить порез. – То, что я таки дурачок, – пришлось нехотя резюмировать, ведь после смычковой практики катаной на предплечье я резанул куда глубже, нежели хотел.
Впрочем, это была дополнительная информация, ведь оказалось почти не больно, а кровь остановилась быстро, и я с той же скоростью забыл о ране, начав утверждаться в предположении что это всё-таки не сон.
Оглядевшись, я приметил тропку, но отправляться по ней не спешил, даже после того как обошёл по периметру поляны, в поисках других путей, которых не обнаружил.
– Неужто предполагается, что я могу или даже обязан пойти по этой тропе? А не пойду! – выразив внутренний протест, я опёрся плечом о дерево и скрестив руки на груди, стал ждать.
Обычно в несерьёзных делах я нетерпелив, более того: точно импульсивен и в принципе ветренен, но иногда, когда дело принципиальное, то могу демонстрировать чудеса долготерпения, полагаю это из-за упорства, явно превышающего средние значения в популяции. Так что я стоял и ждал, долго, но затрудняюсь сказать сколько, ведь моё платье из халата а-ля "сто одёжек и все без застёжек" и прочего ему подобного хронометром не обеспечивалось. Сначала захотелось пить, спустя какое-то время я отметил, что не против бы и поесть, а затем начало темнеть; последнее заставило всерьёз задуматься о том, чтобы таки отправиться в путь, ведь ни остаться посреди леса, ни путешествовать, решившись начать двигаться куда-нибудь, в ночной темноте не хотелось.
– А-а-а, что, где, почему?! – считаю нелепыми вопросами, ведь получить на них рациональный ответ представлялось невозможным. – А потому! – а потому я принимал происходящее как данность, ведь таковой оно и являлось.
Я – странный в плане отсутствия страха темноты, более того, присутствующая боязнь низкой освещённости у других меня забавляет, я спокойно просижу несколько часов на кладбище, конечно, если будет чем заняться, например, послушать аудиокнигу, и опасаться буду только стаи бродячих собак. Возможно описанное выше обусловлено шестнадцатью годами бытия сатанистом, которые словно в камне выгравировали в внесознательном тезис: "Тьма – мой дом, а возможные её обитатели – друзья* (*если это не собаки)", но скорее причина в том, что я действительно скептично отношусь к моей способности вызвать интерес у некоего нечто, а также в принципе сомневаюсь в их существовании.
– А я пойду в другую сторону, – решил я и сделал, начав трудный путь через дикий лес в своей шикарнейшим образом, но с знаком "минус", подходящей для этого одежде.
Мельком и случайно обратил внимание на запястье, рана на котором зарубцевалась; такими темпами к утру от неё и следа не останется.
С матом, который не спортивный снаряд, а грубейшие формы обсценной лексики, я продрался к следующей тропинке, но уже находящейся не только вне леса, но и более широкой, явно часто посещаемой, по крайней мере ранее, и пролегавшей в непосредственной близи от обрыва. Посмотрев вниз я ничего не разглядел в успевшей опуститься ночи, однако осмотревшись, увидел достаточно для понимания того, что лес находился на горе, вниз с которой и вела эта тропа. Конечно, я мог начать подъём, и всё же предпочёл спускаться; дело было не в усталости, как ни странно...
– Хотя, странно ли?
Наверное, всё же да – подозрительно: я не устал, а ведь за длительное время пути через лес должен был, но о этом я решил подумать потом, а сейчас тропа и спуск к подножию. Вниз, так как я рассудил, что кого-то, тем более ночью, можно скорее встретить там, нежели наверху. Надеюсь я не ошибаюсь; мысли же продираться обратно, чтобы пойти по первой тропке, у меня не возникало. О последней я мигом забыл, когда вдали увидел огонёк, слишком тусклый для света жилищ, но и достаточно яркий для естественных источников. Разумеется, вокруг не находилось яркого неба, освещаемого давно прошедшими индустриальную эпоху городами.
– Совсем с ума сошёл в этом мерзком лесу, на этой проклятой горе? – с долей иронии отругал себя я. – Светлячки-волкодавы в другой местности водятся, – улыбнувшись собственной остроте я сразу же погрустнел, – А что если это и правда насекомое-мутант?!
Конечно, я тот ещё скептик, но мой дух сомнения почти полностью выветрился в процессе смены тела, так что оказавшись с японской саблей посреди леса в другом теле полагаться на опыт, над которым только что перечисленное откровенно издевается..., хм, неоптимальный вариант. А потому я держал кисть на рукояти катаны, а когда приблизился достаточно близко, чтобы понять факт того, что источник света двигается, а я его догоняю, то освободил оружие от ножен даже не обратив в тот момент внимание на лёгкость извлечения клинка: раз и всё – катана, обнажённая ловким движением руки, готова к бою.
Опасения рассеялись, когда я опознал впереди человеческий силуэт, спускающийся по тропе к подножию горы с каким-то грузом на плече; источником же света оказался факел в руке человека. Не опасаясь быть услышанным, я перестал красться и прибавил шаг.
– Человек? – промелькнула мысль в моём сознании. – Корректнее: гуманоид. А что если это не человек, а какой-нибудь стржигун полуночный? Рубануть что ли по темечку для проверки?
Вместо этого я, подобравшись поближе, но держа расстояние в семь-восемь метров, окликнул незнакомца, в чьих чертах с спины с такой дистанции узнавался мужчина с вязанкой хвороста на плече. Незнакомец дёрнулся, надеюсь только от неожиданности, и резко обернулся к мне, заставив поднять катану, взявшись за неё двумя руками. Мне некогда было обращать внимание на то, почему я, никогда не занимавшийся ни кендо, ни чем-то вроде, да даже не увлекавшийся всей этой бусидошной темой, встал в стойку, подходящую оружию в моих руках. Мы с незнакомцем какое-то время смотрели друг на друга молча, освещаемые плевавшимся маслом факелом и луной, а затем он заговорил; у меня же имелась единственная мысль о том, что нужно что-то сказать или спросить, но я будто школьник-девственник, решившийся подойти к красотке, не мог подобрать слов. Незнакомец отчасти исправил ситуацию, но своеобразно: мотивировав говорить меня самого, так как я не понял ни слова из сказанного им.
– Что? Ещё раз, не расслышал, – ответил я.
Мужчина же стал говорить торопливо, а на его лице, за выражением которого я, как опасающийся незнамо кого, незнамо где, так ещё и посреди ночи, когда вокруг никого, пристально следил, отразился страх. Однако, я не понимал его речи в целом и даже не различал отдельных фонем, и не придумал ничего лучше, чем освободить левую руку от сжимания оружия, чтобы жестом попросить незнакомца взять паузу. Помогло, даже слишком: мужчина замолчал, немного присел, выронил хворост, а затем вновь принялся говорить. Прежде чем я на своём, почти гарантированно так же непонятном моему визави, языке смог трижды повторить: "Успокойся", приближаясь и помогая жестами руки, мужчина с отчаянным выкриком достал что-то из кармана, бросил это в меня, ну а факел в сторону, восстановив тем самым власть ночи. Я мгновенно вернул левую кисть на рукоять катаны и удивился, как быстро восстановил адаптацию к темноте, провожая взглядом силуэт человека, опрометью убегающего вниз.
– Упал, – констатировал я, позволив себе улыбнуться, когда мужчина споткнулся и прокатившись кубарем несколько метров, вновь вскочил на ноги. – Это что же получается... – не желая признавать очевидный вывод я всё же произнёс его, стоя на корточках с экспроприированным факелом в руке над частью из горсти монет, разлетевшихся по тропке, – Он меня за разбойника принял? Это может стать проблемой...
– Допустим я догоню этого незнакомца, и что я ему скажу? – рассуждал я, спускаясь с горы. – Если он до этого сбежал, то от погони незнакомца с саблей, которого он встретил на горе, тем более побежит с всей прытью. Объяснить ему я ничего не смогу... наверное. А если он не один и внизу таки есть какой-нибудь посёлок? Тогда уж меня ограниченные и с вестями от незнакомца ещё и пуганные жители наверняка встретят радушно: вилами там, косами... – прикидывал я варианты.
Так что я уже решил вернуться на опушку и пройти первой тропкой, начинавшей меня манить самим фактом своего существования, но даже стараясь повторить в обратном порядке пройденный мной до настоящего путь, в ночной темноте я мог заблудиться, особенно с моими навыками ориентирования, а потому сию затею я отложил до рассвета, а пока продолжал спускаться для разведки. С факелом же я вовсе всерьёз опасался того, что устрою лесной пожар, да и к моему удивлению, хоть и малому, от факела больше проблем, нежели удобства: светит он недалеко, зато отучает взор от мрака; в общем, скучать по потушенному после обнаружения и сбора монет осветительному инструменту я не буду. Если же удастся что-нибудь обнаружить, то я надеялся остаться сокрытым мраком и наблюдать; правда смущало то, что незнакомец хоть и походил на какого-то сельского жителя, но совсем не японского и даже не азиатского. Обувь сбежавшего я не разглядел, но и ни о каком халатике на нём речь не шла; облачён он был в рубаху и штаны или что-то вроде того, то есть европейскую или ближневосточную одежду. И в отличие от азиатов, впрочем про них не уверен, селюки европейские часто держали собак, которые-то и могли меня почуять, когда явлюсь полюбопытствовать. С этими мыслями я приготовился быть втройне осторожным и оставаться как можно дальше, не приближаясь без уверенности в своей безопасности. Стоило подумать о собаках как впечатление безопасности ввиду пребывания в темноте тут же исчезало; для меня одомашненные псовые были мерзкими существами, собак я не ненавижу, но и не люблю, в отличие от приручивших человека котиков.
В конце концов я обнаружил какое-то подворье: основной, видимо жилой, дом и постройки проще, хозяйственные. Правда усадьбу окутывала та же тьма и тишина, что и гору, у подножия которой первая находилась. Кстати, только сейчас подумалось, что гора какая-то безжизненная: ладно птицы в сумерках и ночью спят, но ёжики, ужики и зайцы например, почему по кустам не рыскают? Около получаса я наблюдал за подворьем, но оно производило впечатление полностью спящего или покинутого; возможно тот незнакомец не отсюда, всё-таки были же при нём деньги на некие нужды. Решившись подобраться поближе, я прокрался к одной из построек и остановился, прижавшись спиной к её стене и вслушиваясь, но ничего кроме ночной тишины разбавляемой шелестом качаемых ветром листьев я не услышал. Приоткрыв дверь ближайшего сарая и впустив туда немного лунного света, удалось разглядеть спящих кур; не беспокоя домашних птиц я вернул дверь в прежнее положение.
– Подворье не покинутое, – подумал я; – Может тот незнакомец и правда убежал куда-то в другое место?
Впрочем, он мог успеть предупредить жильцов и те эвакуировались от разбойника не потревожив кур, а значит необходимо проверить дом; но сначала я осмотрел двор, вглядываясь в темноту. Подозрительно тихо, однако ничего не сделать, разве что разжечь факел и бросить его посреди двора, правда разжигать придётся могуществом мысли, так как огнива, а тем более зажигалки, у меня не было. Пригнувшись и держа правую кисть на рукояти катаны, я преодолел двор и остановился у стены жилого дома, вновь прислушавшись; затем приблизился и заглянул в окно, ставни которого были распахнуты. Внутри обнаружился беспорядок, не полный разгром, но сразу привлекали внимание глиняные черепки от разбитой посуды и какое-то оставленное брошенным на пол тряпьё.
– Ясно, вероятно, хозяева всё-таки сбежали напуганные словами незнакомца, – решил я и осторожно приотворил дверь.
Убранство единственной небольшой комнатушки стало доступно к осмотру и даже в условиях столь скудного освещения спрятаться здесь могла разве что мышь, или человек, но уже только под полом... Я закрыл за собой дверь и стал постукивать пяткой по досочному покрытию под ногами, выискивая на звук внутренние пустоты, но не преуспел, по всей видимости дом отличался от славянской избы. К своей радости я обнаружил ведро с водой, но замер, так и не коснувшись поверхности губами, потом всё же стал пить, лишь понюхав жидкость; сомневаюсь, что местные будут рассчитывать на успешное отравление, тем более откуда в одинокой усадьбе яд? А жидкость пахла вполне естественно для сырой колодезной воды, да и сам колодец я видел в дворе, так что хотя бы напившись я сел на лавку и вытянул ноги. Как ни странно, я не устал, ни капельки, хотя путь вниз по незнакомой и погружённой в малопроницаемый для взгляда мрак горной тропе для ног то ещё испытание, особенно для колен, но нет – в конечностях ни намёка на боль или усталость; сел же я и именно так скорее по привычке. Тусклый лунный свет, проникавший в помещение сквозь перекрытые крестовинами окна, и сама то ли весенняя, то ли летняя ночь в незнакомом всем: от места, до содержания своего настоящего бытия, располагали смотреть в никуда и задавать себе банальные вопросы, которые останутся без ответа. Верил, именно верил, ибо знать – роскошь, я только в одно: это не сон, слишком уж яркие впечатления и ощущения, и с каждой минутой бытия здесь и сейчас я уверялся в бодрствовании всё более стойко.
От бесполезной ввиду отсутствия исходных данных рефлексии меня отвлёк стук в дверь, несколько стуков, которые устранили щель между последней и косяком; я вскочил на ноги мгновенно обнажив катану и пошёл вдоль стены к одному из двух окон. Снаружи дома находились трое мужчин... с вилами, и незнакомец с горы оказался среди них; они держались на расстоянии нескольких метров от дома, так что не опасаясь их я бросил взгляд на дверь и увидел, что она забаррикадирована.
– Вот же хитрецы, засаду на меня устроили, и ведь поймали! – промелькнула мысль, оставляющая двойственное впечатление.
Если здесь и есть второй выход, то он наверняка тоже заблокирован, ведь действуют наверняка хозяева дома – им лучше знать где здесь что. Выбить дверь плечом?
– Безнадёжно, – констатировал я, попробовав.
Прорубаться катаной? Рубить деревянную дверь? Нелепость. Мне стало не по себе, но не страшно, что тоже странно, равно как навык извлекать оружие ловко, когда это действительно нужно, или отсутствие усталости, быстро заживающая рана, проверив которую я не преуспел в обнаружении – исчезли всякие её следы; а теперь ещё сохранение состояния, которое можно назвать удовлетворительно спокойным, а я клянусь, что при прочих равных в подобной ситуации я бы испугался. В панику, конечно, не впал бы, но страх являлся б ярким, глубоким и подлинным, а главное: естественным; сейчас же я словно лишился инстинкта самосохранения и оттого не воспринимал всерьёз угрозу возможных ранений, увечий или тем более смерти. Вернее, описанное выше делало не совсем моё тело, которое в настоящем далеко от оригинала, и именование, а точнее восприятие его своим, внушало некоторое смятение, но не в качестве отвлечённого рассуждения, а схоже с тем, как мне не было страшно принять негативные последствия вероятной конфронтации. Так, не воспринимая тело настоящего пребывания своим, но поддаваясь исходящей от него неустрашимости ран и смерти, я решил, что хоть дверь прорубить и маловероятно, а вот сломать блокирующую оконный проём крестовину вполне может получиться. Я медленно выполнил прицеливание, имитируя удар, который собираюсь совершить и замахнувшись, осуществил его. Катана вернула в кисти энергию удара о высушенную вероятно за годы пребывания под солнечным светом толстую древесину, а те в свою очередь передали её в запястья; ощущение неприятное настолько, что заставило опустить оружие. Правда, хоть особого урона крестовине я не нанёс, но заставил беспокоится троицу снаружи, принявшуюся активно разговаривать. Возможно они ждали подкрепления из соседних поселений, куда отправили женщин, или вообще вероятно прибытие представителей охраны правопорядка или вольнонаёмных охотников за разбойниками, а может троица думала, что я призрак с горы в странных одеяниях и утром исчезну сам, испугавшись солнечного света. Но второй, а затем третий, четвёртый и так далее удары о препятствие в оконном проёме заставили их подлинно забеспокоится; ещё бы, что они будут делать, если этот разбойник выберется наружу?! В ходе пылкого обсуждения, вызывавшего явное недовольство у одного из них, двое куда-то пропали, оставив этого недовольного перед домом в одиночестве.
– Ну, что ты на меня смотришь, селянин? – с какой-то для себя самого неопределённой интонацией спросил я у него, не надеясь на понимание.
Мне же лучше будет, если я смогу выбраться до возвращения тех двоих или ещё большего числа потенциальных противников. Куда потом податься, что вообще делать с этим караульным, получиться ли сбежать не раня его, не ранит ли он меня? Ответа на перечисленные выше вопросы я не знал, но в данный момент для меня существовало только одно: выбраться наружу; но при этом не покидало впечатление будто я занимаюсь какой-то неописуемой глупостью и где-то внутри своего разума сам смеялся, нет, даже хохотал над собой. Но это смущение кроме неприятного впечатления на границе очень занятого сознания не производило ничего заметного, а поэтому я рубил, рубил и рубил.
– Лишь бы катана выдержала, – проговорил я вслух и проверил оружие, кажется оно в порядке.
Когда одна палка почти поддалась я почувствовал запах дыма, но не успел оглянуться, как мой взгляд своим возвращением вернули те двое, которые тут же чем-то плеснули на стену перед мной, заставив молниеносно отскочить вглубь помещения. Я сам не понял как не двигая ногами откинулся назад и оказался на расстоянии пары метров от окна, но выплеснутая жидкость в меня не попала.
– Масло?! – подумал я, когда жидкость загорелась.
Эти мрази подожгли дом! Всерьёз испугались что я выберусь и им придётся плохо... Сволочи же словно пикадоры выставили свои вилы, намереваясь лишить меня всяких шансов выбраться через окно. Помещение быстро заполнилось дымом, а уколы вил снаружи мешали даже глотнуть воздуха; я стал кашлять. Несмотря на то, что дом охватил огонь, а снаружи пламя полыхало, как мне показалось, особенно сильно, тем более фасад благодаря отдельной порции масла, крестовина словно заколдованная отказывалась поддаваться. Плохая видимость, обусловленная не только задымлённостью, но и обильным слезотечением, совершать выверенные удары не помогала, что отчасти балансировалось подозрительным сравнительным спокойствием. Конечно, задыхаясь и всё больше кашляя, чувствуя кожей опаляющий жар, который начинал соперничать с едкостью дыма в деле истязания моих лёгких, я пребывал в далёком от хладнокровного состояния, но совсем не паническом. Меня то и дело порывало на какие-то плохо понимаемые действия, которые мне подсказывало тело, но потребуйся такое и я не смог бы их внятно описать, не то что выполнить: то рвануть будто снаряд сквозь окно, то вытолкнуть из окружающего пространства всё мешающее и так далее. Предпоследнее рвалось изнутри подобно волнам, словно я был готов первым всплеском вытеснить дым и горячий воздух, заставив чистый воздух снаружи заполнить разряжённое пространство и вдохнуть уже его, вторым ещё что-то и так до неизвестно мне предела. Вероятно, это всё –негодование; ах, если бы его действительно можно было материализовать, тогда б я всё строение разнёс на куски, осыпав фрагментами брёвен и щепками своих противников. Но нет, эти порывы оставались неясными побуждениями, а потому задыхаясь я совершил ещё один удар катаной по перекрестию, отказывавшемуся прогорать достаточно, чтобы сдаться под ударами оружия. В удар я вложил значительные силы, но с плохим контролем, вследствие чего отпрял назад, оттолкнутый острой болью в одном из запястий, которое возможно вывихнул, а спустя секунду обнаружил что катана погнулась! Лишившись основного занятия, я осознал насколько жгучую смесь на этот раз вдохнул и зашёлся кашлем, едва позволявшем сделать поверхностные вдохи, сознание помутилось...