Нигде и никогда

(это сюрреализм, а потому рассказ может показатсья странным, пояснения к нему есть в этой заметке)

Высунувшись в окно и сложив руки рупором, оглашаю округу криком:
– Та-мер-ла-а-ан!

Импонирует мне по утрам своим деликтом привнести в город немного революционных настроений, особенно когда всю ночь не удавалось и глаза сомкнуть по своей же глупости, которая заключалась в неосмотрительном приглашении приятелей на посиделки. С ними только усни, то, как минимум, эти пиндосопоклонники тут же нашкрябают по всему ебальнику хуеты своей заморской. Хотя бы сейчас удалось выпиздить эту студноту на улицу, а теперь ещё и себя надо как-то выгнать туда же – на рынок, за хавчиком. Зевнув и почесавшись, нехотя шевеля булками, медленно передвигаю ножицы по жилищу, ощущения такие, будто последние часы не в камешки и ножички рачили, а бухали как привокзальные синявки, удачно щипанувшие заезжего лоха, не выдержавшего партии в литрбол. И откуда, скажите мне, судари, у меня состояние точь в точь соответствующее синдрому Эльпенора? Загадочная тайна, дилемма памяти, но романтичная, ибо в своей кристальной честности перед печенью уверенность имеется. Ведь не торчали же, даже не прибухивали, да и не люблю я нажираться. И впрямь захадка.

– Каких это пидоргов в шлюз задувает?! – с возмущением подумалось мне, когда через тиннитус, отвлекая от конструирования иатрогении, восприятие уловило скрип калитки внизу.

Мы, хикки-революционэры, всяких гостей принимаем на свой счёт, любой идёт за мной, даже если нет – последний хочет тела, просто стесняется.

– Это же Иван Залупа! – мгновенно промелькнула мысль в сознании, как только послышались характерные, очень громкие звуки прочищения горла. – Как этот хабаровский казак понял, что я дома?! – меня тут же осенило, – А, ну да… Туплю.

Пришлось шланговым биороботом подползти к окну и аккуратно выглянуть наружу, проверяя, нет ли кизяков снаружи; вроде нет, и никто не поджидает с другой стороны дома уклоняющегося махновца. Можно было бы подумать, что друзяшки Залупы прячутся, например, по бочкам, но нет, настолько хорошо об этих дебилах даже я – сама доброта и человеколюбивая натура, мыслить не в состоянии. Так что в самый последний момент удалось принять позу любовника номер восемь без мыслей подставить болтающееся тело под дуло нагана. Иван Акакиевич нарушил неприкосновенность жилища и теперь расхаживал по комнате; топот кирзачей то приближался к месту моего висения на пальцах, то удалялся под аккомпанемент бряцания множества медалей и орденов, едва помещавшихся на кителе вседлерождённого. И чего эта ленивая усатая курчавая головожопа с самого утра явилась за мной? Разве я настолько ценный уклонист от отдачи долга за не помню когда полученный аванс?! Неужто и правда мои выкрики надоели кому-то из жетономундирных?

– Фигня, – мысленно махнув рукой ввиду занятости обеих, утешаюсь, – Вождя годами в городе не бывает, ему нет дела до мне подобных.
Если бы наш владыка, да святится имя его, не пребывал в перманентном походе, то откуда в частности взялся бы Иван Залупа, как не военная добыча? У последнего даже орден был «Почётный коллаборационист второй степени» с нагайками и желудями, между прочим! Красивый орден, кстати, только Акакич носил его в неудачном месте, так как значки «Кашевар пятого разряда» и «За субботник 86го» оттеняли орден, особенно когда сверху висела крышка от Нюка колы и простая пуговица. В защиту казака могу сказать:
– Пуговица – самое красивое в медалестасе: перламутровая, ультрамаринового цвета. Без пизды охуенная!

– Против цашахраля?! А ну вылезай, гадина буржуазная, ты – общее, тысяча лет ГУЛага! – выругнулась Залупа Акакьевича переворачивая мебель.

Впрочем, конгруэнтность персоне Ивана Залупы в частности, и казачеству в целом, если мы вообще можем говорить о коллективной конгруэнтности, по секрету – можем, присуще не была, он и они руководствовались, разумеется, когда прекращался наступавший с частотой моргания абсанс, социальными ветрами, а в случае штиля пребывали в особого рода каталепсии. Так что в последнем состоянии были податливы и, получив пендель в сраку, бодро шуршали погонами; вот такие ебанько, а хули ещё ждать от уссурийского казачества? Хотя сам Иван Акакиевич мог бывать и западнее, помню его медаль за битву против саратовской якузы, если, конечно, это не продукт его творчества, изготовленный из второй крышки Нюка колы. От этих мыслей меня отвлекли пальцы, подавшие сигнал о том, что пора бы менять положение тела; вариант падать вниз мне не нравился, но в то же время он был наиболее вероятным. Вынужденно десантировавшись, крадусь вдоль стеночки к дилижансу комиссара, прислушиваюсь, пока тишина.

– Что здесь у нас? – с улыбкой думаю о увиденном.
А у нас здесь большая бутыль какой-то браги. С баллоном пойла, и да, это не воровство, а компенсация морального вреда, тем более алкоголь мусульманам и мусульвуменам нельзя, удаляюсь к рассвету с ощущением горящих пяток, будто сам Залупа ползёт за мной по нашему персидскому песку и обжигает стопы пламенным дыханием, образуемым насыщенным спиртами, воспламеняющимся от его бруксизма. Иду, покачиваясь из стороны в сторону, в обнимку с этой огромных размеров ёмкостью, в которой булькает почти полностью занимающая её объём белёсая жидкость, и думаю о том, что, похоже, на этот раз самостоятельно и по неприсущей моему гению глупости усугубляю свои дела привлечением внимания множества потенциальных свидетелей.

– А ну и хуй с ним! – вновь мысленно из-за занятости рук махаю одной из них. – Левой, правой, левой, правой, на-ле-е-во! – командую себе, едва заметив патруль и подчиняясь команде, сворачиваю за угол. – Бутыль расстрелять! – приговариваю, пугая её, чтобы в следующий раз болтанкой содержимого не уводила в сторону неприятеля, контра.
– А что это у тебя? – интересуется какой-то старый пердун.
– Ты, песочный человек, ещё «кярун» скажи! – огрызаюсь в ответ, но опять же мысленно. – Желаете махнуть, дедуля? Отменное пойло!

Удачная сделка, нечасто удавалось не просто выменять что-нибудь нужное на нечто ненужное, но воспринимаемое более ценным, а получить за свою вещь деньги; сегодня, в общем-то, первый раз такое, я даже в растерянности, но, посмотрев на горсть монет, вновь в растерянности. Представляю, как куплю себе корзину, в корзину свёклы, ковёр и козу, затем, позволив фантазии совсем разгуляться, добавляю в список приобретений женщину и телегу, ведь надо же на чём-то везти все эти вещи! Да и женщине за всё теперь могу заплатить, осталось найти в нужной степени смышлёную, чтобы знала феномен денег, но и достаточную простушку, дабы обошлось подешевле.

– Выблядки! – с негодованием пинаю камень, когда меня не пустили на невольничий рынок.

Хоть в остальном преуспеть удалось, правда, теперь надо как-то сохранить всё это добро, ведь мне предстоит обогнуть город за внешними стенами, а там чего только не водится. Залупы там не водится, его там озалупливают. Злорадно хихикаю. Эх, тяжко без женщины телегу волочить по песку, ещё и глупая коза постоянно норовит из неё вылезти! Где же ориентир на присыпанную трубу, через которую можно выбраться загород? А вот и она, персонификация гротеска – хрупкого сложения, нежной наружности дева, разрушающая первое впечатление незнакомого с ней наблюдателя, будь у неё немного времени для демонстрации естественного для себя поведения, впрочем, она справлялась за несколько секунд, едва начав говорить. Огибаем, огибаем, я не в курсе, но что если мандавошки воздушно-капельным передаются, не хватало ещё их! Впрочем, одевшись в шкуру боженьки, потею, в ней невыносимо жарко, её коричневого цвета кожа энергию света поглощает на ура, хотя бы есть вентиляция через дыры, образовавшиеся после удаления грудных жировиков. Но недостатков всё же больше, та же лопатистых вида и размера борода, тыкаясь в лицо, норовит щекотать нос и щёки. Да и чешусь всякий раз, когда в всём множестве одинаковых действий получаю тот же результат, неприятно кстати, таки пафос факта не хорош, как и рассказывал дед Соссюр!

Заебись, коза сбежала, опрокинув половину свёклы на дно трубы; всё бы ничего, но труба давно и надёжно служит отхожим местом, и именно потоки ссанины и дрисни не дают пескам поглотить проход. А что нам, эквилибристам, мы, не промочив босые ноги, с телегой на плече даже тут пролезем.
– Привет, Васёк! – бросаю встреченному знакомцу, но спешу ретироваться – беседы с таким грузом, тем более, когда песок осыпается из-под ног, увлекая в царство фекалоидов, произвожу строго раз в год и тот високосный, только после предоплаты.

Ух, хорошо всё-таки, хоть и макушку припекает. Плыву по пескам в своей собственной телеге, не спеша орудуя веслом, а виды-то какие! Вон вдалеке обломки каравана: несколько верблюжьих горбов и множество их же лапок; опять в каком-нибудь городском борделе кадровый голод намечается. Похуй, не мои проблемы, я сейчас что в отпуске, гребу и не огребаю. Это от монотонии махов веслом или мираж?
– Нет, не мираж! – понимаю я, остановив свой корабль на краю карьера.

Внизу, презирая опасность в силу возрастного скудомыслия, играют дети. Воюют, у одного даже булава есть, костяная, видимо чья-то берцовая кость; осматриваю карьер и, приглядевшись, вижу ещё одну торчащую из песка ногу, детская, почти что свежая.
– Поцаны, можно с вами? – кричу им.
Они сначала не понимают, откуда слышат голос, но потом по очереди задирают головы и смотрят на меня, оставив игры, однако молчат.
– Нам малявки не нужны! – выкрикивает один из них, вероятно, заводила, да и выглядит он самым старшим, лет на семь – почти мужчина, скоро жениться.
– Ну, позязя, – умоляющим голосом клянчу принятие в игры, мысленно ругая сползшие на кисти рукава рубахи «на вырост».
Но дети один за другим отворачиваются вслед за вожаком, вскоре вообще забывают о моём присутствии, вернувшись к развлечениям.

Чтоб вас тут всех засыпало, пиздюки немытые! Хотя нет, пусть вас мамлюки загангают. Маленьких они не принимают, видите ли. Может я нанизмом, усугублённым инфантилизмом страдаю, однако подобное не предположить сим порождениям нативизма, которые всецело во власти галаэффекта… А депривация сказывалась на мне, несправедливо. Ну и пожалуйста, очень надо! Я свой карьер выкопаю, с островом сокровищ и пиратами! И пятницу себе куплю, выдрессирую его, и он из вас котлеты сделает. Люблю такие котлетки, бабушкин рецепт; как говорила бабуля: «Мяуско вторично, но желательно, конечно, из мужиков, а главное, соус – их страдания». Фамильный рецепт. Возможно ли, что я с ракшасами в родстве?

Жажда заставила поскорее вернуться в город, где тут же свершилась сделка по обмену телеги на вино, настолько мне надоело на ней плавать по пескам. Смотрю на другую группу бегающих по улице друг за другом детей, и думаю, опустошая кувшин, что в моё время таких наглецов не было, к старикам с почтением относились. Ну, в основном из-за того, что можно было начистить корму любому спиногрызу, а теперь либерализьм, понимаешь ли, дитё не тронь, и в жёны только старух двенадцатилетних брать можно. Нахуя мужчине такая бабка, она же в инжир скоро превратится? Ну вот, облепили.
– Дай попить, ну дай, дай, – кричали дети, дёргая меня за одежду.
А мне то что, мне не жалко, пусть забирают, кувшин всё равно уже опустел, LOL. Скрипя коленями, уношу свои старые косточки подальше, не хватало ещё выслушивать оскорбления от ссущихся в кровать биотических объектов, которым за это даже кабину сломать нельзя. Кошмар! До чего довёл планету этот…

– Та-мер-ла-а-н! – кричу во всю глотку посреди города.

Эх, ото всех я бегаю, да скрываюсь, несчастная сиротинушка, и всякий меня, старенькую дитятку, обидеть пытается, а ведь могли бы отнестись с пониманием того, что моё поведение – бунт, плод максимализма, естественного юношескому возрасту. Дегенераты-с.
– Откуда кричали?! – послышалось за углом.
Выглянув украдкой, замечаю стражу, надо тикать.
– А это кто? – слышу близкий звук возгласа из-за спины, и по ней тут же побежали куйбышевы. – Ага, теперь не уйдёшь! – а парохода-то нет!
Ничего не остаётся, кроме как применить мою тайную технику экстренной маскировки.
– У тебя получится, Ланк же смог! – подбадриваю себя мысленно и судорожно ищу в памяти что-нибудь приятное, весёлое.
– Куда подевалась эта постоянно угрюмая девушка?! – удивлённо вопрошают стражники, вращая головами и порываясь броситься в погоню то туда, то сюда.
Я же удаляюсь, стараясь искренне улыбаться, иначе маскировка нарушится, сохраняю приветливое и жизнерадостное выражение лица, которое настолько отличается от естественного, что узнать меня невозможно. Колдунство, бляди!

Апрель 4717
(с) Algimantas Sargelas