История рассказанная мне фотонами

Эту историю поведал мне поток света в обмен на указание пути к его дому, так как встретился он мне в четырнадцатом астре междумирья –  луч заблудился, бедняжка. История правдоподобна, так как известно, что в астре лучше не лгать, никому. Луч-сталкер, исследующий миры по поручению своего создателя, в время событий, описываемых в истории, был ещё только простой системой фотонов. Но, как ведающему известно, что в астре вредно лгать, так человеку, по праву носящему такой титул, известно, что разум весьма разнообразен. Итак, выходите из тени, поудобнее устраивайтесь в астрале и слушайте, я вас долго не задержу. Хотя всё относительно.

* Астра (производное от «астрал») – материальная система, в которой регулятивную функцию откликом осуществляет как астрал, так и ментал. Вследствие этого астра очень схож с астралом (миром материальным, вселенной), но ярко проявляет и ментальную природу.

Ещё совсем юный луч света, едва сбежавший от зари, путешествовал, чтобы найти «сверстника» и начать резвиться с присущей лучику зари живостью ещё с самого начала дня, дабы не упустить ни одного момента. В этом своём поиске он рвался из-за горизонта через луга с нежно-зелёной травой, через которые бегут ручейки родниковой воды, через фруктовые сады, через рощи, пронизанные переносимыми ветерком трелями птиц. Он рвался туда – к городу странных, по его мнению, существ. В отличие от прочих обитателей планеты, коих лучик повидал множество, люди имеют странную особенность – они стремятся в все стороны деятельности одновременно или же не стремятся вообще ни к чему. А жители этого города удивляли его особенно – свой народ они называют греки, а нагромождение дырявых коробочек, ребристых холмиков в коробочках и вне их, лугов из каменных блоков, искусственных ручьёв и речушек, а так же многих и многих замысловатых конструкций, среди которых обитают – Афинами.
    
Лучик не мог понять большинство этих афинян – они ценят не своих братьев, какие они есть, а их знания, количество располагаемого жёлтого и серого металла, умение кривляться перед толпой, и говорить о таких простых вещах так сложно, что все слушающие приходят в восхищение таким запутыванием доступного любому и лежащего на поверхности. Но более всего его удивляло отношение к людям, лишённым перечисленных благ, таких называли – раб. Лучик припомнил высказывание уважаемого грека по имени Варрон, который сказал: «Есть орудия немые, мычащие и говорящие». Но потоку фотонов, умудрённому знаниями галактик, мнится, что до знания, а тем более понимания этого знания всем им далеко, что этот Варрон мог вполне разделить участь раба.
    
Лучик летел не к самому великому из афинян или всех греков, он следовал этим долгим путём к юному представителю человеческого вида, впитывающему их мораль. Лучику очень интересно было наблюдать, как такое благородное существо может превратится в убожество, прикрытое яркой оболочкой своего статуса.

Луч зари скользнул по кровати, ещё тёплой от ночного присутствия человека, но, обнаружив лишь аккуратно заправленное постельное бельё, начал заполнять всю комнату в поисках объекта своего внимания.  Он вырвал из темноты скромный скарб мальчиковой комнаты: потёртый в играх кожаный мяч, импровизированную библиотеку, состоящую из диптих и скрижалей, размещённую, как всегда с предельной аккуратностью - на полках, монтированных в углубление в стене так, что скрижали прятали свои бока от прямого внимания луча и его кровных братцев. Свет упал на письменный стол, располагавшийся у окна и удивился, как ранее обделял сей предмет мебели своим вниманием, хотя он стоял на «входе», но, списав сиё упущение на отсутствие способности спотыкаться,  луч  продолжил осмотр комнаты. «Не может быть!» воскликнул свет настолько, насколько это высказывание к нему применимо и скользнул под кровать, чем окончательно завершил заполнение своей персоной комнаты юного афинянина. Обнаружив под кроватью только условно полное отсутствие пыли, что говорило в пользу той же аккуратности содержателя помещения, ибо владельцем всего в доме, в том числе и самого содержателя, был его отец, лучик уже не воскликнул, а скорее пробормотал: «действительно – не может».

Нельзя не упомянуть о содержании вещей их пользователем, такое обозначение как нельзя лучше подходит при учёте нравственных норм афинян. Все вещи блестели иллюзией новизны, создавалось впечатление, что их только что изготовили из самых новых материалов, но лишь мальчик, который за ними ухаживал, знал их настоящий возраст. Всё просто – юный грек знал, а главное воплощал своё знание о надлежащем отношении к всему, а тем более к мелочам.

Луч, исследовав комнату и не найдя искомого, проследовал далее, благо его братцы уже успели ему нашептать, где искать, ведь от их взора в этот утренний час, когда тьма отправилась отдохнуть, мало кто может скрыться.

Веки закрыли карие глаза мальчика от необычно яркого света, упавшего ему на лицо, наверняка он мог бы подумать, что интересует этот лучик особенно. Некоторое время, щурясь, мальчик привык к такому необычному вниманию и смотрел через яркий свет, к тому же для его нации жаркое солнце было старым знакомым, об этом говорила кожа с явными следами загара,  доставшегося ему ещё от предков. Этого афинянина четырнадцати лет звали Леонид, и он подавал большие надежды, по словам его педотриба, в занятиях по гимнастике. Но на эти занятия Леонид отправится ближе к вечеру, а сейчас после завтрака у него занятия по грамматике и искусству. Хотя особого увлечения поэмами и игрой на кифаре подросток не выказывал, чем беспокоил кифариста,  ведущего занятия по этим дисциплинам. С «высоты» своего возраста Леонид уже знал, чем будет заниматься – военная карьера, он не упустит свой шанс в статусе эфеба, так он себе и повторял с завидной регулярностью. Именно поэтому он уделял столько внимания физической подготовке и военному искусству. Луч об этом знал едва ли не лучше самого прогнозиста своей жизни.
   
Закончив завтрак, Леонид с своим педосом отправился через оживлённые улицы Афин в школу для всех этих риторик, грамот, искусства выражения и прочей мусической, грамматической наук, которые мало занимали ум подростка. Солнце начало свой путь к зениту и щедро дарило своё тепло людям Афин, нарастающая температура посредственно заботила ребёнка и его педоса, и уж тем более луч – он был среди мириад своих братьев, природу которых пытались объяснить некоторые философы Греции. Но все они были далеки от истинного знания по этому вопросу, а порой выдвигали такие забавные гипотезы, что луч от смеха играл на их лицах ещё живей.

Добравшись до школы, троица прошла под арку, знаменовавшую начала «храма просвещения». Вскоре начались занятия Леонида по грамматике, риторике, пению, декламации художественных произведений, игре на лире и кифаре, которую он особенно не жаловал, лепка и многое, что в принципе не нужно будущему офицеру, как считал подросток, но спорить с учителями, а тем более с отцом он и не помышлял. Тем более с отцом – чревато. В памяти лучика всплыла гипотеза этого ребёнка о том, что если боги могут, падая с высоты, получать травмы, то можно,  имея соответствующие силы,  свергнуть их тиранию. Может быть гипотеза и хороша, она определённо хороша, так как лучик ни Зевса, ни прочих не встречал, но отцу Леонида она явно не понравилась. Об этом лучик мыслил как о свершившейся достоверности, в подтверждение его мыслей выступали воспоминания о последствиях такого предположения для Леонида, вкратце их можно охарактеризовать – плачевные. Так что неудивительно, что Леонид притворно усердно изучал все необходимые, с точки зрения отца, дисциплины. Но скрыть своё раздражение полностью он не мог, лишь только речь заходила о лире или тем более кифаре. «Брр» лучик сам немного поморщился от звуков этих инструментов, в «страсти» к ним он был солидарен с Леонидом. К удовольствию подростка записывать не приходилось, кроме как на занятиях по грамматике, такое учение «на слух» давало Леониду возможность избирать информацию, которою просто необходимо запомнить, на время, а остальное же он пропускал «мимо ушей» за ненадобностью. «Отцы и дети» - этой мелодраматической связке тысячи лет и луч об этом знал очень хорошо.
    
Когда солнце покинуло зенит и несколько продолжило свой путь по небосклону, тогда занятия в школе закончились. И троица отправилась через восточную площадь к Храму Зевса для дневного богослужения, там Леонид должен был встретить отца. Именно у него подросток постигал знания службы богам, но никто не говорил, что юный богоборец оставил свою гипотезу переворота на Олимпе.

По пути к храму на глаза подростку попались пара софронистов, для Леонида их нетрудно было узнать по тяжёлым кожаным наручням, как говорится: «Кто знает – тот видит, а незнающий слеп», эти наручни служили хорошей защитой от деревянных клинков учеников. В военных заведениях, где софронисты конечно были не «мальчиками для битья», а инструкторами по фехтованию, стрельбе и владению щитом, да и много чего интересного строго нужного для воинов в целом и Леонида в частности. Прочее из защитного оснащения софронисты сняли, действительно к чему в нём пребывать вне тренировок, а наручни не настолько мешают, если мешают вообще, чтобы распутывать все их ремешки. Если бы не эти нормы морали в поведении, то Леонид вывернул бы шею на все сто восемьдесят градусов, дабы проводить взглядом носителей тех знаний, которых он по настоящему жаждет. Луч, таившийся на плече педоса, знал, что там далеко на востоке, за Персией, на гряде островов живут воины, которым и щит-то не нужен, что превзойти их сейчас никому из людей не по силам.

Показалась восточная площадь, где в это время, как правило, собирались философы. И сейчас наблюдалось существенное скопление народа, кто-то выдвигал новые гипотезы, кто-то спорил с такими новаторами,  придерживаясь старого мнения на оспариваемый вопрос, прочие выступали как праздные зеваки. Последние просто «набивали» себе статус, показывали свой интерес к размышлениям,  отвлечённым от сугубо практических интересов. Но Леониду было очевидно, что вся эта кобла свободных вполне довольна своим нынешним состоянием и будет довольна - пока у них полные брюха и их дети получают дорогостоящее образование, пока экономика держится на рабах, пока среди граждан нет голодных и обездоленных. Все они мечтают погрузить настоящее состояние в стасис и остановить течение событий,  изменяющее положение дел, забыть о персах и поверить в то, что истории о «жутких готах» просто вымысел. А для философа такое положение дел неприемлемо, иначе вся диалектика, столь лелеемая их умами, рухнет. Последнее доказывало случайность обывателей к действительно происходящему. Леонид мог поспорить с многими из этих «мудрецов» и луч это знал, но подростку не было никакого дела до их утопий. Если бы Леонид думал иначе, то он влился бы в эту коблу. Так что тройка продолжала путь не останавливаясь, особенно это подчёркивал Леонид, всё происходящее,  что здесь на площади, что в школе, что в храме или дома было для него мимолётное, приходящее и уходящее, не оставляющее ничего, не трогающее положительные фибры его души. «Не так уж он и плох»- такую форму приняла мысль,  родившаяся в разуме луча.

  
"К чему просить богов о том,
 что человек в состоянии сам себе доставить".
Эпикур

Храм, что и понятно, был самым богатым зданием в округе, причём богатым в буквальном и переносном смысле. Вскоре начнётся эта вакханалия поклонению природе, а что это такая же природа, как все участвующие и наблюдающие ритуал, луч знал, а Леонид догадывался. Подростка более заботило то,  с каким усердием отец готовится произвести фурор в мире греческого театра, а ещё более его заботило,  сколько денег отец на это тратит, конечно, эти деньги не принадлежат Леониду, в всяком случае пока, но тем не менее сын находил малое рациональное зерно в том, что отец ищет театральной славы, особенно учитывая то, что он архитектор, математик. Леонид вспомнил его слова: «Театр воспитывает сердце, философия душу, а гимнастика тело». Театр с его воспитательной функцией сердца отец ставил непременно на первое место. В размышления подростка ввернулась следующая фраза главы семьи: «С развитым телом и разумом ты ещё не человек, если твоё сердце всегда бьётся мерно. Но когда оно начинает трепетать, алкать к эмоциям, к тому, чего нет, но что должно быть создано и показано, воспето и сохранено в сердцах других, тогда ты и становишься человеком». Слова театрала, как будущий офицер,  Леонид должен сохранять всегда трезвый ум и холодное сердце, так что театр он тоже не любил, но терпел, так как находил его забавным.

Солнце заходило и его посланцы стремились за горизонт, чтобы подарить солнечное тепло другим нациям. Лучику тоже было пора, к тому же церемониал заканчивался, люди уходили по вечерним забавам, что так любят греки, а Леонид с томными думами на лице шёл домой в сопровождении отца. Леонид уже задумался над тем, что вся эта лаконичность в самоформировании,  столь воспеваемая в самой Лаконии,  сдерживает развитие действительно нужных человеку умений, что если те, кто изучает то, что им действительно нужно, обгонят греков и предъявят им своё превосходство, предъявят на поле боя. «Кто знает?» - вопрос,  задаваемый себе Леонидом в это вечернее время.

Луч не знал. И не знал, кем станет Леонид, царём, простым офицером или же вообще утратит свободу. Так же луч не знал, что за «подарок» преподнесёт Греции потомок педоса, принадлежавшего семье Леонида, но знал наверняка, что через несколько часов вернётся в этот город, благо скорость перемещения луча лежала вне понимания кого-либо из людей, пока. 

(c) Algimantas Sargelas