Художник Anas Riasat

Физиков-то сожгли

Инквизитор, зевая, протирал заспанные глаза после беспокойной ночи, которую он провёл, ворочаясь после новости, настигшей его поздним вечером, когда он собирался уже отходить к сну, о поимке в городе какого-то колдуна. Помощники всю ночь допрашивали обвиняемого в колдовстве и перспектива ни свет, ни заря заниматься им не способствовала глубокому сну инквизитора, и как итог – он не выспался, тем более, он таки встал в эти ни свет, ни заря. Но, зевая, он направлялся не прямиком в подвал, где располагались пыточные камеры, а на собеседование с новым писарем, по стечению обстоятельств назначенное на сегодня. Конечно, собеседование можно было перенести высоким распоряжением инквизитора, но как вести допрос подозреваемого в колдовстве да и без писаря-то? Инквизитор умел читать и писать, но, прямо скажем, не очень хорошо и быстро, да и тем паче сосредоточиться на допросе, при этом выводя пером на бумаге закорючки, инквизитору представлялось сложным. Поэтому он спешил провести формальное собеседование уже проверенной на благонадёжность персоны и принять его на службу, главное, чтобы он умел писать.

Справедливости ради следует сказать, что главное было совсем не это, а стрессоустойчивость кандидата, так как даже истинно верующие дети божии, в смирении проводящие свою жизнь, не обязательно были обладателями пламенного сердца с устремлением искоренять Тьму и её порождения, а говоря проще, плохо переносили вид пыток и всё, что их сопровождало, и закономерно либо сходили с ума, либо, не выдержав, скрывались в неизвестном направлении.
- Слабаки. – подумал инквизитор и зашёл в комнату, где его ждал кандидат на должность писаря. – И этот слабак! – сразу же подумалось носителю святости, едва он взглянул на кандидата.
Его ожидал съёжившийся от неуверенности и тревоги мужчина в возрасте, почти что старик. Мужчина нервно дёрнулся при появлении инквизитора и сначала вылупил на него свои голубые глаза с нескрываемым страхом, а спустя мгновение опустил взгляд и промямлил: Доброе утро, ваше святейшество.
- Доброе. – бросил инквизитор, а про себя отметил. – Неделя, не больше.
Инквизитор сел в кресло напротив кандидата, глубоко и многозначительно вздохнув, поправив перстни и бросив строгий взгляд, заставивший кандидата вновь опустить едва поднятые глаза, принялся с деловитым видом просматривать бумаги, цокая языком и проговаривая дежурные фразы вроде «Ага, вижу» или «вот оно как». Это было очень банально и смешно, если знать то, что инквизитор не умел бегло читать и на один абзац ему требовалось относительно много времени, так что его бегающие по бумагам глаза были лишь маской и притворством.
- Быстро писать умеешь? – спросил инквизитор, отложив бумаги и скрестив пальцы.
- Да. – ответил кандидат, кивнув, и спешно добавил. – Ваша милость.
- Сейчас узнаем, насколько ты быстро умеешь писать. – инквизитор встал из-за стола и, указав на письменные принадлежности, лежащие на столе у стены, бросил, развернувшись к выходу. – Бери и иди за мной.
Мужчину не нужно было просить дважды; он взял письменные принадлежности и посеменил за инквизитором в подвал. На полпути через внутренний двор инквизитор внезапно остановился и взвешивал мысль о трапезе.
- Не натощак же допрос вести. – подумало его святейшество и развернулось в сторону трапезной. – Никуда колдун от меня не денется, если я позавтракаю. – подумал про себя инквизитор, а новоиспечённый писарь как тень развернулся за нанимателем и неотрывно за ним последовал.
- Неси чего-нибудь поесть. – скомандовал инквизитор какому-то служке, подметавшему в трапезной, и тот не мешкая поспешил на кухню.
Вернулся служка, неся чугунный котелок, накрытый краюхой хлеба, на которой лежала тарелка. Поставив его на стол перед инквизитором, служка схватил пальцами мочку уха, а затем, сняв хлеб с котелка, начал было накладывать в тарелку парящую пшённую кашу, но инквизитор прервал его, вырвав из руки ложку с словами: Я сам. И оторвав другой рукой кусок хлеба, махнул служке идти, снабдив напутствием: Попить принеси.
Инквизитор неспеша, как учила матушка, поел, лишь изредка бросая строгий оценочный взгляд на стоящего рядом писаря; утерев рот после еды, его святейшество встал из-за стола и наконец-то направился в подвал, небрежно махнув мужчине следовать за ним.

В относительно небольшом помещении пыточной было душно и жарко, а немногие факелы выдергивали из полумрака разнообразные инструменты и устройства дознания, а также суетящихся с ними двух пытарей, голых по пояс, чем спасались от жары. Вентиляция, если и была, то её явно не хватало, и уж ни о каких окнах, через которые мог проникать свет, не было и речи, так как обвиняемый был недостоин света господа, раз уже был заподозрен в грешных делах и помыслах. Инквизитор сразу проследовал к подозреваемому, сидевшему в крепком кресле с опущенной головой.
- Сядь там и записывай все мои слова и ответы этого. – сказал инквизитор писарю, указывая на стол с стулом в углу помещения, даже не оборачиваясь.
Осматривая подозреваемого, остававшегося без движения, инквизитор скорчил недовольную мину и она стала ещё более недовольной, когда он взял кисть прикованного за запястья подозреваемого в руку и недовольно бросил пытарям: Чем вы всю ночь занимались?!
- Допросом. – с улыбкой и ненормальным задором ответил один из коллег, подскочив к креслу подозреваемого.
- А где следы допроса, если даже ногти на месте. – отбросив безжизненную кисть подозреваемого, взревел инквизитор, обращая взгляд на пытаря.
- А вот, сейчас, сейчас покажу. – затараторил пытарь, продолжая возбуждённо хихикать. Взяв массивный кинжал, он подошёл к подозреваемому и вонзил оружие тому в живот.
Проступило немного крови, которая сразу же куда-то исчезла, а кинжал стал медленно выдавливаться из раны, пока не выпал совсем, а рана сразу же затянулась.
- Видите? – с глазами безумца и неисчезающей улыбкой спросил у инквизитора пытарь.
- Мы всю ночь с ним чего только не делали, мало того, что он не проронил ни слова, так все наши труды идут прахом – любая рана затягивается. – проговорил спокойно второй пытарь, составив компанию коллегам у кресла подозреваемого и продолжая вытирать руки грязной тряпкой какого-то багрово-ржавого цвета.
- Не иначе как всамделишный колдун, ваша милость. – с радостью и всё той же мимикой и интонацией безумца сказал первый пытарь. – Тут даже признания не нужно, сразу на костёр!
Инквизитор, конечно же, не сомневался в вине прошлых им изобличённых, но обвинительный вердикт всем прошлым подозреваемым был вынесен исключительно на основании их же признания вины в ходе мастерского допроса, не оставлявшего им и шанса на сокрытие своих связей с Тьмой и презрения света господа, но сейчас его святейшество столкнулся с очевидной объективной иллюстрацией чего-то эдакого.
- Неужто это настоящий колдун?! – мелькнула крамольная мысль в разуме инквизитора.
Подозреваемый медленно поднял голову и молча посмотрел в глаза инквизитору. От этого контакта инквизитор сглотнул и ему стало совсем не по себе и, промычав что-то невнятное, он спустя мгновение завизжал не своим голосом: Заставьте его говорить! Немедля! Прокричав это, он принялся осыпать подозреваемого отборными оскорблениями и теребить крест на своей груди, а потом уделил немного внимания новому писарю, гаркнув: А ты пиши! Всё пиши! Да так, что бедолага выронил перо из дрожащей руки.

Пытарей не надо было просить дважды и пока один, тот, что ранее вытирал руки, принялся разжигать жаровню поярче, чтобы раскалить нужные инструменты до красна, второй, взяв тот же кинжал, который совсем недавно вонзил в живот подозреваемого, принялся водить оружием по ногам узника и приговаривать: Я знаю, что ты хочешь, знаю. – прервавшись, он прислонился лицом к лицу к подозреваемому и зашептал: Что? Да, я так и подумал, ты этого хочешь, да. – и вновь начал водить кинжалом по ногам узника, оставляя тонкие порезы, которые сразу же затягивались очень быстро так, что кровь даже не проступала.

Через несколько минут эта нормальная для данной категории лиц трудовая атмосфера, где каждый занят своим делом, внезапно сменилась истерической неразберихой с криками, смешивающимися в какофонию. Трудно сказать, что конкретно вызвало цепь последовавших событий и являлась ли она происками колдуна, но, вероятнее всего, события происходили в следующем порядке: пытарь, занятый нагревом инструментов на жаровне и утомлённый трудной ночью, полной безрезультатных допросов, и раздражённый визгами инквизитора, сделал что-то не так, не суть важно что, но маленький алый уголёк выскочил из среды активно перемешиваемых кочергой своих собратьев и угодил пытарю прямо в глаз. Пытарь взвыл нечеловеческим голосом, схватившись за лицо и толкнув жаровню, опрокинул и её и все нагреваемые инструменты, кое - какие из которых вместе с изрядной порцией углей угодили в ноги воющего от боли пытаря.

Эти крики боли спровоцировали второго пытаря, занимавшегося полосованием подозреваемого, напряжение и раздражение которого, пытаря, уже достигли апогея и он взвыл: Где кровь?! И принялся уже не резать, а рубить ноги узника что есть силы, продолжая вопить: Где кровь?! В это время первый инквизитор, хоть как-то сориентировавшийся в полумраке благодаря организму, начавшему подавлять боль, нашёл ведро с водой и схватив его единственной свободной рукой, ибо вторую не в силах был оторвать от глаза, вылил содержимое на себя. Вода хлынула на угли из жаровни и нагретый докрасна инструмент, закономерно быстро испаряясь, так что пар начал быстро заполонять помещение. Но на это не обратил никакого внимания другой пытарь, бросивший кинжал, наконец сочтя его не подходящим для рубки, и схвативший топорик, которым и принялся рубить с удвоенной силой ноги узника, продолжая вопить: Где кровь?! Его усилия на этот раз с подходящим инструментом начали как-то увенчиваться успехом и уже не успевавшие полностью затягиваться глубокие рубленные раны явили кровь. Пытарь завизжал: А вот и кровь! И продолжил рубить с новой силой, не замечая, как покрывается испариной от того неестественного жара, что исходил от узника. Инквизитор же делал свой вклад в какофонию по мере сил, из того сумбура, что он кричал, основным был приказ с требованием добиться то признания, то хотя бы какой-то речи от подозреваемого. А писарь нагло пренебрегал своими должностными обязанностями и, бросив перо, дрожал в своём углу, плача и закрыв лицо руками.

Не рискну сказать, кто первым упал без чувств, думаю, это был зачинщик. Пытарь, истерзанный болью и ожогами, находясь в эпицентре парогенерации, сначала прислонился к стене, тяжело дыша, а потом, не проронив и слова, рухнул мешком. За ним последовал второй пытарь, на протяжении всего времени, когда начал рубить топором, сбавлявший темп ударов и потея как в бане. Пытарь пытался вновь крикнуть что-то про кровь, но пошамкал едва слушавшимся языком в полностью высохшем рту и, выронив топор из занесённой над ногами узника руки, сначала встал на одно колено, а потом, проводив финальным взглядом вновь затянувшиеся раны, упал без чувств. Следующим был инквизитор, который держался более бодро на протяжении всей этой истерии. Его святейшество, шатаясь, подошёл к креслу подозреваемого и несмотря, или напротив именно из-за этого, на то, что до этого истошно орал, отдавая ценные приказы, пытался что-то сказать узнику, но лишь просипел что-то невнятное и сполз вниз, вяло хватаясь за поручни и кандалы.

Колдун медленно поднял голову и начал вырывать руки из браслетов, далось ему это нелегко, грубо обработанный металл срезал кожу, так что узник освободил руки ценой переломанных кистей и основательно ободрав кожу на них. Но раны быстро затянулись, а переломы восстановились. Затем узник медленно, но уверенно и с силой сорвал с горла гарроту. Встав с кресла, подозреваемый в колдовстве, пошатываясь, медленно подошёл к писарю, распластавшемуся за столом, и, схватив того за шиворот, поволок к выходу. Писарь, ещё не потерявший сознание, запищал и задрыгался, протестуя и моля его отпустить, но узник ничего не ответил и подтащил писца к входной двери. Подозреваемый, отпустив мужчину, потянул за кольцо, распахивая дверь, а писарь тут же попытался уползти, насколько ему хватало сил, но, вдохнув свежего воздуха. ворвавшегося из коридора, тут же потерял сознание. Узник протиснулся в приоткрытую дверь, выволакивая за шкирку в коридор писаря, и плотно закрыл за собой дверь в пыточную. Подозреваемый в колдовстве казался ещё более исхудавшим, нежели был в момент прибытия инквизитора в помещение, сейчас бывший узник почти походил на скелет, обтянутый кожей. Постояв какое-то время и наливаясь красками здоровой кожи и поправляясь буквально на глазах, узник продолжал молчать, затем бросил взгляд на писаря и убедившись, что тот ещё дышит, подозреваемый в колдовстве пошлёпал босыми ногами к выходу.

Январь 4713
(с) Algimantas Sargelas