Десятая рождественская ностальгия

(текст не проверялся редактором)

Одно из самых сложных в бытии астросталкера – балансирование между полярными убеждённостями в овладении истинным знанием и бесполезно потраченным временем на получение сплошных иллюзий сознания, нередко провоцирующее необходимость борьбы с бездельем – продуктом фрустрации второй убеждённости. В числе прочего приёмом в этой борьбе для меня является погружение в заботы, характерные для обитателя какого-нибудь мира, можно сказать в игровой форме, хотя по сути это то же безделье. Ввиду моей сравнительной молодости я не извращался, как правило, и маскировался в мирах не только гуманоидных, но и с схожей моей родине культурой. Подходящее общество запряталось в углу выверта пространства: созданный коллегой мирок и постоянно, хоть и с отвлечением, пестуемый им, хотя это у нас, мягко сказать, не приветствуется. Но кто ж его осадит, он же астросталкер!

В журнале преимущественно бес- и полезных заметок сию планету я обозначил почему-то "Рашка", что не подняло в памяти никаких информативно-полезных ассоциаций, в отличие от следующей записи "Санаторий", но к описываемому ею я вернусь позже и то не факт. Благо что посадочные координаты и маяк помогли лучше: в этом мире я прикидывался торговцем и частенько отправлялся в экспедиции, весьма дальние, что более эффективно маскировало длительное отсутствие, нежели притворяющиеся мною роботы. Ух, чего только эти машины в своей неразумности не вытворяли в иных мирах, но это другая история.

Жили-были несколько княжеств, соединённые воедино властью сменявших друг друга из своей же среды бояр, стеснявшихся именовать себя так, а потому самоназывавшихся народовольцами, которых даже как бы избирали, правда номинально: кандидатура на так называемых выборах предлагалась только одна. Но когда еда кончилась окончательно, народы, придя в свои национальные сознания, разбрелись из этой тюрьмы, избрав себе князей в частных порядках; где-то лучше, где-то хуже, преимущественно последнее. Как правило последнее; но исторический нюанс оказался в том, что одни нации своих плохих князей придумали регулярно менять, а другие научились терпеть, что, на мой взгляд астросталкера, их и отличало принципиально, а прочее же, вроде языков, – третичные детали, ведь те же языки – суть одно: средства коммуникации, чем идентичны в принципе. Равно как все люди работали, воровали, извращениям всяческим предавались, в общем жили-были; но одни терпели, а другие нет.

Вот и в одном из княжеств, самом крупном, парадоксально богатом и при этом нищем, смотря как воспринимать (с точки зрения этатизма или индивидуализма), один харизматичный, но уставший от реформ и нарастающего свиста из-под крышки самовара народного долготерпения князь решил отойти на покой, сохранив свои авуары и чтоб без ответственности за всякое, которого имелось так же всяко. Княжить назначили преемника, человека настолько мелкого как личностно, так и физически, что многочисленные регенты и серые кардиналы, в числе которых кого только не было: от очень состоятельных купцов до бывших бояр и военных чинов, настолько самозабвенно потирали руки мечтая о будущих свершениях, что обнаружили из-за решётки или вообще из могилы как вчерашний квази-князь уже корону примеряет. Корона эта считалась недостаточно красивой без определённого драгоценного камня в ней, коим являлось конкретное соседнее княжество, что предсказуемо привело к войне, но несмотря на её протекание, с вектором, которого мало кто ожидал...

Сейчас здесь так же сложилась неспокойная обстановка, впрочем, отнюдь не новая: воевали одни с другими; вроде б ничего нового, но есть нюанс, заключающийся в том, что против страны-агрессора и места моей маскировочной принадлежности организовали приличную коалицию. Опасность для самой страны в принципе имелась, но ввиду того, что по сути все войны в таких обществах являлись метанием одним царьком своих холопов в оппонента, на что последний отвечал тем же, даже не пытаясь придумать что-нибудь новое, опасность и являлась управляемой. У кого холопы или казна закончатся быстрее – тот и проиграл, а в итоге важные люди всё равно договорятся, как они говорят "обкашляют вопросики" и отползут в свои норы, удумывая как и с кого бы стрясти ещё денег, чтобы капиталы восстановить. Крах наступал только в случае неописуемой жадности, при которой одна война сменялась другой; о глупости не говорю, так как это имманентное свойство любых представителей власти в подобных краях, не говоря уже о холопьей дури. И как раз этих холопов с излучаемой ими дурью в царских пределах паслось предостаточно; да и казна имелась хоть и исчерпаемая, но весьма обширная, заблаговременно десятилетиями из людских карманов беззастенчиво пополняемая.

Именно из-за этой плоскости наверху, особенно интересными становились шероховатости внизу, а потому я отправился узнать, что же о этом всём думают сами холопы, истекающие кровью под ударами врага и златом да серебром в объятьях своего начальника.

Ещё в пути в третью страну, сочувствующую и хоть и чуть-чуть, но помогавшую подвергшемуся нападению княжеству, до меня дошли пересуды о том, что дескать из наших пределов не всех, вернее, почти никого и не впускают, разворачивая без разбора прямо на границе; позже эти слухи подтвердились и я, пребывая в очереди к пропускному пункту, сам узрел, как относились к соотечественникам моей легенды: прямо скажем с нескрываемым пренебрежением, неприятием и иногда даже с ненавистью. Я же задумался о том, что зря теряю время в ожидании, и лучше б проник в искомую страну воспользовавшись способностями астросталкера; но, желая получить опыт подобного общения, я оставался в очереди.

Прямо перед мной развернули какого-то крестьянина с женой и дочкой, не внимая его аргументам, что он бежит от войны и проблем не доставит.
– Землю возделывал? Хлеб выращивал? Солдат кормил? Виновен! Пшёл вон!
– Но они же сами забирають... – пытался оправдаться крестьянин.
При этом ещё более обшарпанного вида смуглого, курчавого и, что главное, нарочито разбойного облика простолюдина не из наших мест, а много дальше, вместе с его многочисленными жёнами, завёрнутыми в мешки так, что виднелись только глаза, преимущественно заплывшие гематомами, и с ещё большим количеством детей, некоторые из которых уже попались на воровстве прямо в очереди, пропустили. Более удачливый, нежели мой соотечественник, иммигрант заголосил на своём, мне как астросталкеру понятном языке, что-то вроде: "Глупые неверные, я вас всех перережу, заберу ваших женщин и поселюсь в ваших домах, скоты!" и с фамилией затерялся в море своих единоверцев-земляков, уже преодолевших границу. Справедливости ради замечу, что у жены моего соотечественника глаз тоже был подбит, но только один, и слегка, можно сказать любя, для порядку, сообразно традиционным ценностям...

Мне же, к моему удивлению, оказали ещё более гостеприимный приём; да, поначалу на лицах чиновников отразилось презрительное раздражение, ещё более легко читаемое у сопровождавших последних стражников, но в момент когда они узнали что я далеко не бедный торговец, а даже наоборот, все перечисленные расплылись в улыбках, жали руку и выделив персонального сопровождающего, пропустили меня в свою страну. Люди любят деньги, это я знал всегда, наверное даже раньше, чем научился ходить, точно прежде освоения умения левитировать; даже не любят, а обожают!

Пока сопровождающий улаживал всяческие формальности, оставив мне тяжелейший труд ждать, я смог насладиться интереснейшим действом, которое пред мной разыгралось видимо ввиду флёра статуса того, кому следует доверять. Суть действия сводилась к простой последовательности: сначала все документы и часть груза гуманитарной помощи передавались представителю адресата, а затем он и его люди выгружали от той части долю тому и его людям, кто эту помощь передавал. Финалом же являлось вознаграждение представителя получателя частью благ от доли части курсировавшей таким образом туда-сюда помощи, но оседавшей на дне карманов кого надо, вероятно бездонных.

Значительно больше меня удивило предложение того представителя получателей гуманитарной помощи, узнавшего в мне, наверняка по докладу пограничников, небедного торговца из напавшей на его княжество страны, о осмыслении выгодной по его словам схемы поставок оружия в мою страну за, как он выразился, почти что символическое вознаграждение. Я обещал подумать и сдержу слово, ведь мне действительно есть над чем поразмыслить в теме поставок оружия с стороны жертвы агрессии актору последней. Полагаю нелюбовь к торговцам у широких масс на всех уровнях имеет некоторые здравые причины, подозрительность-то уж точно.

События приближающегося к завершению дня убедили меня в смешении чёрного и белого до однотонного серого, причём осуществляемом представителями противостоящих сторон, да так, что они все сообща держались за мешалку и дружно направляли её в одну сторону, отчего я ещё острее пожелал узнать мнение холопов или, хотя б, поразмыслить о узнанном: неужто только быдло не понимает истинного устройства политической среды своего мира, в которой баре всегда найдут общий язык, пазиграфически выраженный в деньгах – синонима власти в социумах простаков?

Утро же выдалось шумным: едва я вывел из гостиницы недавно вновь взятое под контроль тело-марионетку, ночью исправно пролежавшее в кровати, как на пороге стал свидетелем бурного обсуждения между мужчиной, завернувшемся в флаг подвергшегося нападению недоцарства княжества, далее буду именовать сего субъекта "Патриот", и женщиной, которой больше подходит именование "Страдалица". Последнее ввиду того, что она буквально заламывая руки и почти навзрыд рассказывала Патриоту о своих душевных страданиях, вызванных войной; тот же, изобличил в собеседнице мою соотечественницу тем, что постоянно то укорял, то открыто обвинял её в соучастии. Однако Страдалица будто не слышала его и продолжала декламировать свои персональные беспокойства о тяготах народов, муках солдатиков и неудобствах знати, к которой, как я полагаю по красочности повествования женщиной о последних, сама относилась. Если б я не знал, что Страдалица – человек, то не поставил бы на неё и одного карата в тестировании Тьюринга, настолько она не слышала Патриота, полностью концентрируясь на выворачивании себя наизнанку.

Наконец она разрыдалась.

Возможно именно последнее привлекло внимание при нас прибывшего к сей дорогой гостинице в своей роскошной карете мужчины в годах.
– Друг мой, жму руку! – обратился он к Патриоту, но угрозу свою в практике не исполнил. – Всецело поддерживаю вашу борьбу и только скажите – я к вашим услугам!
– Да уж, не то что... – хмыкнул Патриот, покосившись на меня.

Громогласный бас и щёгольской вид прибывшего богача привлёк внимание зевак, и вскоре помимо гостей, являвшихся и уходивших по своим делам, у гостиницы собралась разноцветная толпа любопытных.
– Так страдают, так страдают, невыносимо, даже аппетита нет, питаюсь одними пирожными, располнела... – продолжала причитать Страдалица.
– Зло пожаловать в мой мир, – сухо заметила женщина с драным котом в руках, который усердно, однако безуспешно пытался сбежать. – Я четвёртое десятилетие пребываю посреди боли; никто не обращает внимания на проблемы бездомных животных, никому нет дела до их ежедневных бед...
– П-ф-ф, – фыркнула Страдалица впервые при мне вняв хоть чьим-то словам, – Это же всего лишь животные – твари на потребу нам созданные! – чем вызвала искривление лица кошатницы. – Каждому своя доля: кошкам – кошачья, людям – людская.
– Ага, а простолюдинам – простолюдинская... – бросила ей держательница начинавшего сдаваться кота. – Может вы желаете помочь приюту? – обратилась она к богачу, вероятно по принципу: "А вдруг?!".
– Всецело с вами! – откликнулся щёголь. – Обратитесь к моему секретарю.
Лакей, по едва заметному знаку нанимателя, оттеснил кошатницу от господина и та, видимо наученная жизнью не меньше, чем спасаемый ею кот, всё поняла и скрылась в толпе, разделившейся на группировки, вовлекаемые в уже разные дискуссии.

– А как вашего секретаря по батюшке? – с блеском в глазах, поинтересовался Патриот, мгновенно забыв о своей совершенно неоригинальной обвинительной речи в мой адрес, но щёголь, будто последовав примеру Страдалицы, сделал вид что не услышал вопроса.
– Да, – вместо этого изрёк последний, – В настоящие времена с финансами у всех трудно, не поверите, даже у меня! – и словно в подтверждение своих слов, вручил придвернику, с самого прибытия кареты державшему вход в гостиницу открытым, скупую сумму, которую вернее будет назвать разницей.
Вход Скупцу преградил некий скоморох, при внимательном разглядывании оказавшийся вычурно разодетой и размалёванной девушкой, чьи брызги слюны почти долетели до меня.
– Царь, шмарь, князь, мразь – какая разница?! – завопила она. – Все войны начинают мужики, это они виноваты!
– Позвольте, где это мужики, да хоть бабы, политику страны определяют?! – удивился Скупец и в поиске ответа, скорее случайно, встретился взглядами с Патриотом.
– У нас князь, как у всех нормальных богобоязненных людей! – поспешно заявил общественно одобряемую модель последний.
– Опять эта блаженная в город проникла! – завопила какая-то безразмерная женщина из толпы.
– Хватай её! – проскрипела некая старуха и будто материализовала несколько своих копий с незначительными вариациями, последние схватили Феминистку и поволокли куда-то с недвусмысленными намерениями, декларируемыми в ёмком: "Сжечь, сжечь, сжечь!".

– Озвучу непопулярное мнение, – ворвался в наш расширяющийся круг общения мужчина средних лет, облачённый в строгое, подобающее чиновнику платье, – Ибо это моя адвокатская работа, но не всё так однозначно.
– Поддерживаю, – присоединился к нему ещё один мужчина, более походивший на забулдыгу. – Не всё так однозначно, всей правды мы не знаем.
– Я не про это! – возмутился Адвокат.
– Да про то, про то, – парировал Агностик. – Это везде работает.
– Ты что же, не уверен сейчас день или ночь?!
– Это я знаю, потому что вижу, а вот ты на войне сам был, сам видел что там и кто?
– Ой, прекратите! Не напоминайте! – взвыла Страдалица, второй раз прислушавшись к чьему-то мнению.
– А ты кита когда-нибудь видел?
– И чё, если нет? – буркнул Агностик.
– Значит и кита нет? – ликующе спросил Адвокат.
– Это значит, что хер яво знает, что это за кит и кит ли то, может русалка какая... немолодая... дородная... – постепенно отполз в свои мысли Агностик, оттесняемый вторым лакеем Скупца.
– Если что-то выглядит, как кит, звучит, как кит, плавает, как кит, то, скорее всего, это кит и есть! – выкрикнул в след оппоненту, с каждой фразой повышая тон, Адвокат.

Потеряв противника, но не задор, Адвокат рвался в интеллектуальный бой и перчатку поднял Патриот: "А ты что ж это, этого что ли будешь защищать?", поинтересовался он, под клиентом понимая меня, до сих пор не отвечавшего на обвинения, что давалось легко, так как легенда – одно, а я истинный – другое.
– Конечно! – выпалил Адвокат, добавив важную деталь, привлёкшую внимание Скупца, порывавшегося покинуть поглощавшее лакеев шумное собрание, – И бесплатно!
– Разве только что начавшийся и реализуемый женщинами конфликт мировоззрений не предмет адвокатского интереса? – поинтересовался я, не желая себе представителя.
– Эта-то, проводница пустоты и дистиллированной ненависти?! Не мой клиент; она даже не отличает то, что не мужчины – источники агрессии, а конкретные люди, иногда они да – мужчины, но даже здесь другие мужчины – защитники от этой агрессии, чего мы не наблюдаем с стороны её товарок.

– Что бешеная баба, что этот спонсор диктатора, ответственный за разжигание войны, – фыркнул Патриот, смерив меня театрально презрительным взглядом, – Всё одно.
– Постойте-ка! – воздев указательный палец и покачав им, взял слово Адвокат. –Ответственность либо наступает вследствие вины, в противном случае это произвол беззакония; в свою очередь вина – продукт деяния, иначе вину начинают вменять за мнения, или того хуже, за безучастность, а сие – верный путь к концепции мыслепреступления, пролегающий через преследование любой инаковости: по признаку расы, пола, религии и прочего. Так что здесь не требуется являться магом в юриспруденции, чтоб понимать: ответственность без вины – форма диктатуры сумасбродства, и удел диктаторов, кои бывают не только крупными, управляющими толпами рабов, но и совсем мелкими, покушающимися на всего несколько или даже только одну персону исходя из своей субъективной неприязни, и-либо вообще из корыстных побуждений, – выпалил он. – А диктаторы, как я понял, вам не любы.
– Диктаторы лишь делают то, что им позволяют; народ отвечает за свою государственность!
– А я – не народ! – можно сказать прогремел я, до глубины души оскорблённый подобным дикарским отождествлением. – Если к власти придёт группа буквальных людоедов и выпестует разделяющих их гастрономические пристрастия пособников, то находясь в одной с ними экономической сфере я всё равно не являюсь ни людоедом, ни их пособником, и одновременно вероятно неспособным прекратить их власть субъектом. Попытки натянуть на персону социальный толпомешок, произвольно объявив её частью некоего народа – продукт отсталого, застрявшего в ирреалиях общинной формации, сознания, из которого никак не желает выветриваться столь удобный для диктатур дух этатизма, где группы априори важнее персон. Как у якобы народной пословицы или песни есть конкретный автор – персона, так и я – персона, индивидуальность; я полон и завершён в отрыве от массы, а масса без меня – сирота!
– Как за царя орать в радости – вы народ, а как отвечать – так каждый ни при делах, каждый сам по себе...
– Мои сограждане не делегировали полномочия, князь и его чиновники их не представляли, и у несогласных было два пути противостояния: мирный протест, который закончился б ссылками, или вооружённый мятеж-регицид, который ваши друзья-партнёры осудили бы всенепременно. И отвечают пусть те, кто молчал и ничего не делал, а не по признаку рождения и гражданства: попустительство злу – форма соучастия, по-моему.
– Не согласен, – возразил Адвокат, – Ранее я уже говорил, что никто не может быть осуждён за недеяние. Хотя недеяние – тоже деяние, и оставление в опасности...
– А соседи наши общие, которые ручкались с царём, – старательно подражая речи местных, спорил я уже с своим Адвокатом, – И воспринимали внутренние проблемы не своими, а нашими, что в большей степени справедливо; однако, когда князёк напал на них это по их мнению почему-то стало не только их проблемой, но и нашей! Здравствуйте, значит, когда можно помочь – это не их проблема, а как им требуется помощь – мы обязаны и она наша. А может пройдут они прямо и направо?!
– Есть над чем подумать, – пробубнил Адвокат, и добавил, – Однако, это не предмет юриспруденции.
Тем временем мой оппонент о чём-то шептался с Скупцом, а последний с своим лакеем; я мог способностями астросталкера выяснить содержание бесед, но для интриги, которая часть исследования и развлечения, приведших меня сюда в частности и на планету в общем, я держался соматических возможностей легенды.

– Скажи, Патриот, – поинтересовался я, возвращая диспут должному субъекту, – Нормально ли по-твоему, когда человека хватают на улице и заставляют воевать?
– Время такое, военное, это законно, – пожал плечами он, словно я спросил о чём-то нелепом.
– Законы создают люди, для людей или для конкретных людей, – продолжал я. – И, если профессия человека – не воин, а, например, кузнец, то почему он финансировал налогами князя и его дружину, а те не справились и теперь заставляют кузнеца страдать? Когда это князь за неумелого или ленивого кузнеца что-то ковал, дабы последнему помогать?
– Чушь какая-то, так ситуация сложилась, если не набирать армию, то воевать некому будет и страну захватят, а нации настанет конец.
– А кто ситуацию так сложил, не головы ли, не начальники ли государственные? И если армия не набирается из добровольцев-патриотов, то может нация не хочет продолжать существовать вот так и потому, и не нужна она никому, кроме таких как ты, спрятавшихся за границей?
– Я здесь... – Патриот замялся, но быстро нашёлся, выпалив, – Призовут – пойду!
– Ты понимаешь, что это слова раба: ты отказываешься самостоятельно решать свою судьбу и распоряжаться собой, а вверяешь это право кому-то, даже не конкретному?..
– Нации и её представителям от лица людей и бога! – прервал меня Патриот.
– При этом поёшь патриотические тирады издалека, с безопасного расстояния. Ты или лицемер, либо вообще имбецил, не понимающий, что если государство для обслуживания себя забирает свободы людей, затем имущество, а после и вовсе хватает их, чтоб убить на войне, то есть посягает на их здоровье и жизнь, зачем такое вообще нужно, кому? Людям что ли? Хотя да, людям, только очень ограниченным в числе, которые воевать не пойдут, как и их дети, и имущество не потеряют, а очень даже наоборот – преумножат. И ты к ним присоединился сбежав и защищая отсюда словом, а может и делом.
– Пособничество... – наконец ввернул своё слово Адвокат, – Лучшая защита – нападение, вот он и пользуется, обвиняя вас – моего клиента.
– Я не сбежал! – без аргументации не согласился Патриот. – Да и не вам, самим сидящим по заграницам судить, насколько я или кто-то из моих братьев и сестёр полезен для родины, вы из тёплой гостиницы дальше площади за окном и не видите.
– Отсюда, при должном усердии, ситуация воспринимается не в меньшей детализации, нежели внутри страны событий, ведь человек не экстрасенс, он – не волшебник, проникающий взором сквозь пространство-время, и так же ограничен в свидетельском восприятии узким кругом своих контактов, – парировал я.
– Чего-чего?! Просто набор умных слов!
– Мой клиент заявил, как я полагаю, нет отличия в том где вы получаете письма, слухи или иные формы новостей о произошедшем – внутри страны интереса или вне её, так как при прочих равных редко являетесь непосредственным свидетелем событий.

– Да что с вами, торгашом и юристом спорить, ваши профессии – приговор! – махнул рукой Патриот, вновь меняя тему. – Барыш и языком трепать – все ваши заботы и цели.
– То есть готовые воевать за свою идеологию, те – благородные и хорошие, а мы – предприниматели, желающие производить и торговать, беспринципные и как бы подленькие, хотя первые – агрессивные, а мы как раз принципиальные в своём нежелании участвовать в насилии; и корень проблемы не в принуждаемых к сотрудничеству с насильником предпринимателях, а в деянии последнего и, что основа, самом его существовании, которое обеспечивается в перспективе облагораживанием образа тех, с кого я начал эту речь. Нет? – но по лицу не только Патриота, но и Адвоката я уже догадывался, что сказанное по большей части вне их понимания, но я не сдался. – Это концепция о том, что производство и торговля – не ценность стяжательства, а обеспечение развития доступного для всех, оздоровления среды максимальных возможностей, в отличие от идеологий, догматизирующих и идеализирующих свои устремления, будь то религия, воображаемая идентичность нации или суверенного владения созданного предками или прочими другими, либо ещё хуже – ранее присвоенного. Вы же наверняка даже не задумывались о том, что изготовители книг вручную, громящие первых книгопечатников, совершают преступление перед всеми, лишая социум доступа к лучшему продукту; равно как корпорация, покупающая новую перспективную компанию и разоряющая последнюю; или же как община, либо прочее воображаемое сообщество, то же государство, протекционизмом вредит всем, в том числе якобы опекаемым гражданам или подданным. Вот задумайтесь теперь, у торговца ли сугубо корыстный интерес, или всё-таки у кого-то другого?!
– Печатать книги... – повторил за мной всё это время слушавший нас Скупец, – Как печатью на бумагу... Действительно! Интересно...

Я же, пользуясь телесностью и её моделями поведения, выдохнул, понимая, что этих троих придётся из данного мира удалить; не то чтоб я особо беспокоился о внедрении мысли о книгопечатании, сколько совестился перед астросталкером, в чей мир прибыл погостить и так по-глупому вмешался. А ещё кошки и кошатница! Кошки. И кошатница. От мыслей сих меня отвлёк мощный взрыв, оглушивший округу и поваливший всё наше шумное собрание с ног; в этот раз я прибёг к всему доступному мне инструментарию и выяснил, что при попытке поджечь феминистку детонировали килограммы химически активной косметики находившиеся на ней. Адвокат стоял на коленях, держась за кровоточащие уши и орал, не слыша себя; а Патриот в бессознательном состоянии висел брюхом вверх в оконном проёме, освободив последний своим телом от прочего содержимого. Скупец же, прикрытый лакеем от ударной волны, всё равно пострадал: порвался его толстый кошель, рассыпав у крыльца содержимое, охраной которого и занялся владелец, пиная по лицу прилетевшую из-за горизонта безногую старуху из числа уволокших феминистку; старуха в последние свои мгновения не только успевала отталкивать приходящих в сознание людей и, сопротивляясь пинкам, загребать монеты, но и улыбаться несмотря на оставляемый за собой кровавый след-лужу.

Лучше всех себя чувствовала прочистившая ухо пальцем Страдалица: она выпрямилась в весь рост и с умиротворённым лицом произнесла: " Не так страшен бой, как его малюют", хмыкнула и, перешагнув через наконец исдохшую старуху, отправилась по своим аристократическим делам с озорной припрыжкой.

август 4721 – январь 4722
Algimantas Sargelas

Copyrights ©Algimantas Sargelas; all right reserved