Часть 9 Сомнения

Раньше он просто схватил бы нескольких попавшихся под руку местных, достаточно знающих с кем выпало иметь дело и на что способен контрагент, дабы слушать что говорят и поступать в соответствии с полученными инструкциями; один признался б в убийстве, другие свидетельствовали, а сам подлинный виновник, притворяясь для всех без исключений участников представления в том, что он – неизменный друг стражей порядка, эдакий стихийный дружинник, помогал бы. Не особо осложнял ситуацию и пистолет, оружие для Кацапетовки редкое, так как свой интерес по концентрации инструментов подлинного могущества в собственных руках милиция удовлетворяла с рвением, уделяй которое номинальным обязанностям, то преступность могла б исчезнуть. Да и путь этого пистолета, за последние сутки сменившего нескольких владельцев, Хозяин примерно знал, иначе не явился бы сюда – как ни грезилось, но далеко не финальную локацию сложного дела, которые ему не подворачивались уже давно, едва ли не с самого ухода из милиции. Беспокоили результаты исследования запястий: четверо-пятеро чужаков из центра, которые пришли за ним, заставляют подозревать худшее – милиции он больше не друг, а следовательно очень даже наоборот. За время своей бурной деятельности в районе, да и вне его, ненавистников хватало, но та ниша, которую занимал убийца, а именно первого и последнего, главного и единственного рэкетира Кацапетовки, работавшего не только с позволения милиции, но и фактически на неё, хоть и по запутанной схеме, гарантировала очень ограниченную уязвимость. И последнее, возможно, теперь в прошлом или может таковым стать; хотя надежда оставалась на то, что это очередное недоразумение, кои, хоть и в меньшей степени подозрительности, случались ранее из-за запутанности взаимодействия с милиционерами, которые: в-первых, системно в своей преступной деятельности очень неоднородны и враждебны один другому; в-вторых, не приказывают рэкетиру, да и не властвуют над ним напрямую, а лишь получают большую долю за его самостоятельную деятельность, пусть и санкционированную; а значит в-третьих, много милицейских групп, да что там, куда вернее – банд, желают сместить "чужого" "человека" и поставить своего; а где желание, там иногда и попытки воплотить его в действительности.
– Кинуть меня решили?! – подумал Хозяин, производя контрольные выстрелы в головы побеждённых, – Раздавлю пока поднимаете...

Даже решись он напрямую спросить у милицейских в чём дело, то найти у кого это следует сделать – проблема: сдавать доли от преступных сборов с кацапов по отделам сие одно, а поговорить с кем-то хотя бы доверительно то – иное. Местные, в том числе менты, привыкли что есть Хозяин, он своего рода стихийное явление: был до них, есть при них, и простому человеку, даже какому-нибудь капитану оперативно уполномоченному, не устранить лысого – будто он будет всегда, и после всех них – хоть кацапов в частности, или россиянцев в целом. Излишне говорить, что среди определённых слоёв населения бытовала вера и в то, что Хозяин – вообще андроид, возможно китайский или английский, посланный контролировать давно проданную "буржуям" территорию; и в то, что рэкетиров на самом деле множество, а потому и думать о противостоянии им глупее, нежели будь он отставным киборгом-омоновцем или военным андроидом. Большинство же вообще радовалось тому, что у них есть хоть такой "крепкий хозяйственник", воспринимаемый людьми, скажем так "особого психического склада", вообще за царя: самый главный, для обывателей конечно же, и неуправный – хочет милует, пожелает карает; чем не царь-батюшка? Заступиться можно упросить, пусть и в единичных случаях, но всё же! К тому же главное суть возможности, а не её реальная применимость, словно лотерея, также популярная в Первом районе досуга и быта. А вообще хоть от Хозяина чаще приходится страдать, но ведь царь за дело карает – в это верили местные люди; защитный механизм – если не могут одолеть, то слабые духом оправдывают, чем, наверное, приобщаются к могуществу, пусть и в извращённой форме. Да и этого рэкетира в качестве визитёра в гости соседу желают, не себе же, ведь "меня-то за что?!". А когда такие воззрения пропитывают обывателей, то тесно связанная с ними надстройка, кем бы она ни была, а в данном случае прочая преступность, мелкая, и милиция, что-то да усваивали из транслирующего загадочное могущество образа Хозяина. Особистов же интересовало только соблюдение драконовских законов – для идейных служак, и стабильные финансовые поступления кому следует вовне, ответственным за поставки веществ, для нормальных – коррумпированных сотрудников; так что способные повлиять на аресоподобность рэкетира силы оставались безучастны.

Возможное вовлечение последних Командир тоже обдумывал, но не имел даже примерных первичных контактов или зацепок для расследования в этом направлении, а главное – он достаточно сообразителен, чтобы не искать таковые ни до, ни сейчас. Будучи ограниченным в информации и вариантах выбора, Хозяин решил действовать пусть и несколько прямолинейно, но зато последовательно; привычка – идти напролом с помощью грубой силы, неосознанно компенсируя недостаток квалификации, сметливости и желания вообще что-то делать, – можно назвать основой милицейской школы, которая на порядок влиятельнее в "Отряде милиции особо назначения".

Он шёл, а программа распознавания лиц исследовала физиономии встречных местных, всегда предлагая справку и иногда особенно ярко помечая некоторых, например красной обводкой с пометкой "Долг" над головой. Но рэкетир, сосредоточившись на своём деле, игнорировал информацию, при этом предпочитая не отключать или хотя бы изменить активность программы – всё-таки российское ПО – лучше не трогать, тем более когда оно функционирует, к тому же работает исправно! Нарастало раздражающее, будто фантомный зуд в атрофировавшемся так давно хвосте, желание реализовать сердитость в привычной форме нанесения побоев вообще кому угодно, причём именно от этого жителя Кацапетовки получали почти все, исключение составляли милиционеры, по понятной причине; собаки, так как их Хозяин любил; и голуби, которые Командира пугали и не провоцировали ни на что, кроме как обойти их стороной. К счастью для репутации рэкетира в Первом районе досуга и быта упомянутые пернатые составляли ещё большую редкость, нежели добрососедские отношения местных к окружающим, так что вероятность инцидента, когда "гражданин-пиздюль" испугается какой-то внезапно для последнего вынырнувшей под ноги маленькой птахи, что никак нельзя будет списать на неожиданность, ведь он ещё и отбежит на почтительное расстояние, исчезающе мала. С описанным позывом Хозяин боролся ввиду нежелательности привлекать к себе внимание в его гипотетической скользкой и уж точно туманной ситуации, отчего необходимость отказать себе в столь привычном, можно сказать ставшей базовой потребностью, подстёгивало раздражительность, а следовательно и то самое желание; "circulus vitiosus" могло бы подсказать ему иностранное ПО, ориентированное помимо прочего ещё и на заботу о психическом состоянии носителя, но таковым он не располагал. Рэкетир поспешил в узкий переулок, где прислонился к стене и спустя пару секунд раздумий принялся стучать затылком о бетон, с неслабым усилием. Он не прятался, зная что если б хотели найти его сейчас, то подобные уловки здесь не помогут; в случае действительного заказа на его персону, у него есть время лагов между получением известий о провале задуманного, формулировки новой задачи и началом активности исполнителей по существу. Хозяина сердило впечатление, забытое за годы, изначально неприятное, а в силу своей некоторой противности ставшим привычными настроениям могущества и власти, особенно тревожно будоражащее; впечатление неизвестности, похолодания в окружающей среде, которая совсем недавно была так комфортна и знакома, а теперь становится в восприятии колючей отрешением, даже враждебностью. Спустя пару минут, как рэкетир остановился, он вернулся к пути полностью или близко к этому взявшим под контроль свою эмоциональную сферу, разумеется только в той части, которая мешала думать, желания же громить жилища, души и тела, например допросным фистингом, он хоть и держал в подчинении, но сугубо для быстрого доступа, а не подавления с прогнозом устранения. Как всегда бывает с паллиативами – другого не было и даже не представлялось возможным измыслить, не то что сотворить, найти, украсть... А если оценивать матч мыслей Хозяина, то другого ожидать сложно, иначе сию должность, равно как своеобразный бытийный опыт, имел б другой, способный так же решать проблемы, как свои, так и чужие.

Будучи хоть и широко, глубоко и иногда летально известным среди обитателей Кацапетовки, Хозяин, всё-таки, не был знаком абсолютно всем, тем более внешне, но его настоящий вид, несмотря на режим мимического молчания, при котором никакие его эмоциональные волнения не отражались на лице ни в кодированных движениях, ни бессистемных, чем-то внушал помимо роста и сложения, даже телоумножения, так что человеческая масса обтекала рэкетира не касаясь. Люди прятали взгляд, стараясь исключить любую возможность зрительного контакта, а некоторые, возможно обратившись к инстинктивным паттернам далёких предков, хранящихся где-то в генах, сподабливались языком тела выказывать почтение и заявлять всяческую свою ничтожность. Последние наверняка даже мысленно боялись послать этот толпокол куда подальше в места представлявшиеся им неудобными, забывая что и несостоявшиеся отправители, и потенциальный круизёр уже находятся в одном из них. Откуда подобная жалкость в человеке, делающая его ничтожнее самого завалящего людя? А почему простаки говорят "Чё ты гонишь", а не "Ты лжёшь"? Причина в страхе перед истиной, неподъёмность весомого в своей аутентичности, а потому мощного, значительного, отражающего конкретику и попадающего точно в цель, к тому же часто в глубину, слова для особи с слабым субститутом душонки, посредственным умишкой и близкой к нолю подлинной храбростью. Поэтому все закабалённые, подчинённые другим классы, слои, касты и прочее создают уродливую кривую кальку на язык в форме просторечности; холоп и илот, представитель охлоса и прочий филистер-работяга не может сказать прямо, верно, точно, он слишком труслив и/или глуп. Отсюда же обскурантизм сих биотических объектов, ведь наука в целом и знания в общем предоставляют власть, которая для приспособленческой жилы, заменяющей моральный стержень, ядовита в сколько бы то ни было примечательных порциях. Отсюда же дискретность социума в апогее развития достигающая перигея падения общества, превращающегося в разрозненные группы населения, объединяемые лишь по факту пребывания в одном месте, точь-в-точь как тюрьма, где нежелающие находиться вместе и знать один другого люди принуждаются к этому; впрочем, даже заключённые проявляют способность к сплочению и самоорганизации. А здесь хуже, ведь в принципе кацапетовец может отсюда отбыть, хотя и из тюрьмы тоже, опция побега принципиальна доступна, но всё же; и поэтому дискретность более выражена – каждый сам за себя ещё активнее, парадоксально проявляя эту активность в безучастности в проблемах окружающих в погоне за реализацией своей принципиальной, но часто эфемерной цели – послаще, потише, побыстрее. А когда все эти кажущиеся полезными и хоть сколько-то эффективными по улучшению своего состояния попытки не приносят желаемого результата и наступает выученная беспомощность, часто наследуемая от родителей детьми – всё, что те могут передать своим чадам из накопленного за всю жизнь в Первом районе досуга и быта. И понимая сие я бы не стал винить губернатора или царя, вот и россиянцы этого не делают, иногда даже наоборот.

Оглавление

Copyrights ©Algimantas Sargelas; all right reserved