Арийские недочеловеки

Ремарка: персонажи используют в речи заимствования для углубления антуража, потому речь иногда именно такая – странная, ибо контекст таков же.

(текст не проверялся редактором)

– Шо з тобою сталося, хлопче?!
– В меня правдой плеснули,
глаза колет!

– За сим всё! – резюмировал обершарфюрер СС для внимавшего ему собрания жителей села Харна Цыбуля незалежной Шухевической краины.

– Прикрой занавеску-то, прикрой, – напутствовала сидевшего у окна мужа молодая и весьма красивая женщина, пока семенила из кухни в комнату с большим горшком в руках.
– Злата, если я прикрою её, то як побачу ажи шо? – буркнул её благоверный, не отвлекаясь от созерцания улицы.
– Да и на что у нас дивиться, – вторил сидевший рядом с ним на лавке у стола мужчина лет тридцати, заглянувший в горшок с парящими картофелинами, – Картопле шо ли?
– Немцы картоху любят, – вставила своё мнение другая молодая женщина, занятая посудой и столовыми приборами. – Они её, – женщина прыснула при попытке сдержать смешок, – Картофель называют!
– Волос твой долог, Эвця, – ласково ответил ей мужчина, – Но ум короток. Не немцы в окно заглядывать-то охотники, а соседи.
– Да уж, сосед – хуже волка, – согласилась с мужчиной Злата.
– Можно подумать ты, Захарушка, за ум меня полюбил.
– За него! – хихикая ответил он, обняв Еву за талию и подтянув к себе.
– Богдан! – строго окликнула сторожащего мужа Злата, – Отвлекись и поешь.
– Не буду я картофан, надоел! Третий день одна картопля!
– А кто громче всех орал: "Надо всю комору зарыть, под бузиной, там точно не найдут!"?! – язвительно поинтересовалась Эва.
– Муж твой, – буркнул Богдан, всё так же не отвлекаясь от окна.
– Я?! Вот не кажи брательник, це мы вместе удумали!
– Был не прав, признаю...
– Вот и ешь, что не заховано, – заявила Злата, подвигая тарелку с картофелем и ломтём хлеба, – Не голодным же ходить... – убеждала она мужа, начав поглаживать по голове.
Он молча поцеловал её в кисть и наконец отвлёкшись от своего поста, будучи самым старшим, возглавил предтрапезную молитву, после чего принялся за опостылевшее блюдо. Ели молча, стараясь не чавкать, ведь, как говорил ныне покойный отец братьев Миколай: "Не кацапы же какие"; и по просторной и чистой комнате разносились звуки атакующих посуду ложек, разгоняя аромат варёных овощей, чей парок уступал теплоте маленькой семьи, осуществлявшей своё маленькое бытие на островке посреди вскипячённого человеческого океана волей каких-то единиц.

Эва же, смотря в никуда и обжигаясь, мучительно старалась разрешить дилемму: если Богдан не хочет картофель, то лицемерие ли с его стороны – вознесение похвалы за такую пищу; или же сомнения в искренности деверя и его вере это слабость и следует пристальнее смотреть за самой собой в смирении, нежели за другими?

– Ну, ведь кто-нибудь таки не прятал богатства-то как все остальные, он-то и донесёт, ой донесёт, – выпалил Захар, когда почти закончилась трапеза и последние стебли лука, оседлав хлеб, отправлялись в рот.
– Нужно откопать и разделить: часть тут, часть там, – согласился Богдан.
– Где, там? – скептично поинтересовалась Злата.
– У реки, – всерьёз ответил на вопрос жены мужчина. – Заодно мясца достанем.
– Горилочки с сальцом... – вторил ему брат.
Но их беседу прервала Эва, что-то заметившая в окно и кивнувшая в сторону последнего; семья, словно выглянувшие из дупла любопытные совы, сгрудились у порта наружу.

Они успели увидеть, как спешивший соседский сынишка, забежал в дом, после чего, не дав свидетелям времени даже на формирование предположений, из хаты показалась вся семья соседей, замыкаемая на ходу натягивающим сапог стариком. Братьям с жёнами специальное приглашение не требовалось и они, так же спешно обувшись и вознеся молитву Златоуста образам в красном углу, выбежали на улицу, где присоединились к быстро сформировавшейся колонне односельчан, направившихся к комендатуре, располагавшейся в изначально хате кулака Петра, совсем недавно бывшей красным комиссариатом. Совки сбежали, выбрав свои жизни вместо исполнения приказа по уничтожению всего могущего достаться противнику имущества, включавшего не только пищевые запасы села, но и само поселение – дома. Повезло Цыбулянам, что жестокость советских законов компенсируется необязательностью их исполнения, иначе б те, кто выжил в голоде до зимы, банально замёрзли бы.
– Наконец-то! – воскликнул Богдан, едва узнал о наборе в полицаи, пока лишь на уровне разносимых людским ропотом среди идущих слухов.
– Спасиб тоби, хосподи! – перекрестившись, выдохнула Эвка.

Немцы словно не только рассчитывали на ажиотаж с стороны селян, но и знали о нём, а потому для обеспечения безопасности, да и пущего внушения, привезли на "Опеле" целый взвод облачённых в форму мышиного серого цвета солдат. Бурному обсуждению собравшимися внутри себя никто из новой власти не мешал, хотя если спросить у любого присутствующего местного о количестве, то он, даже если это слепой старик Вано, заявит о явке почти половины поселения.
– Я хоть и слепой, но не глухой, – проскрипел древний, как миф о лакоденонском военном искусстве, старик Вано, – И сдаётся мине, шо о пархатых речь! – но не знавший ни украинского, ни грузинского, ни российского швабец Ханс, в которого врезался старожил как раз оттого, что неместный не уступил ему дорогу не ведая о слепоте, промолчал.

Сложно сказать желал ли кто-то из коллег Ханса поменяться с ним местами и оказаться в подобной неловкой ситуации, но им приходилось нелегко: селяне совершенно не заботились никакими приличиями и взаимоуважением, и беспорядок очереди определяли смесью удачи и силы – кто пролез раньше, тот и первей. Сколько на ломаном российском повар-переводчик СС не пытался вразумить цыбулян, призывая к порядку заверениями о наличии всего необходимого буквально для каждого желающего, но если его слова кто-то и мог расслышать в гуле ругами, негодования и взаимных упрёков, то никак им не внимал.
– Дядь Панас, дядь Панас!.. – стал звать Богдан протискивающегося уже обратно родственника, – Ну как тама?
– О-о-о, – махнул рукой мужчина, – На всех хватит, там ещё половина сундука!
– Чу, и не хай спешить! – задёргала братьев Эва, пребывавшая с ними и Златой в сцепке.
– Это ж Панас! – не согласился Захар. – Ему верить...
– Ух, Панас... – прошипела Эва.

Застав писцов в мыле, словно мерины после полудня под июльским солнцем, бросивших печатные машинки и скрипевших карандашами по более похожим на промежуточные заметки листикам, но всё равно успевавшим бросать беспокойные взгляды на сдерживающего напирающих внутрь селян целое отделение солдат, семья зарегистрировалась и получила желанные наручные повязки.
– Шо он казав? – поинтересовался Богдан у жены.
– Говорит: «Мы – банда».
– Та ни-и, – протянула несогласная Эва, – Мы в банде теперь. Вот шо.
– Что-то про банду точно, – согласился с супругой Захар.
– Хлопцы, а чишо теперь? – отреагировав на знакомый голос, обратилась к братьям их тётка Пистина, крупная немолодая женщина уже успевшая облачиться в припрятанное в недавние времена власти совков охотничье платье, конечно же мужское.
– Подождём чего скажут, – предложил Стёпка, сын Ваньки, который тесть Кирило, услышавший вопрос.
Записавшиеся в полицаи селяне не спешили расходиться и с растекавшимся по членам чувством по большей части выполненного долга расслабленно беседовали друг с другом, разделившись по знакомым и родственникам; в воздухе начали смешиваться запахи табака, нехитрой снеди, горилки и продуктов их биотической переработки.

– Вот так, ровно, по-порядку, – с некоторым умилением поправлял свою полицайскую повязку Панас, в орбите родственников которого вращались и братья, – В всём порядок должон быть, а шобы он был, нужно власть поддерживать и служить ей...
– Любой? – перебил старшего никогда не отличавшийся ни умом, ни тактом Вакула.
– Почти, – поразмыслив минуту, выдохнул Панас, чем разрешил повисшее в родственном собрании напряжение, словно телепатически перебрасывавшее горящим красным угольком воспоминание о совковом правлении.
– Ой, Панас, Панас, – с хохотцой повторила Аглая, Остапова жена, из Загребенко которые, – Власти не служить надо, а брать её...
– Тебе только и брать! – вмешалась Аглая же, но уже панасова дочь.
– Кто бы говорил! – и спор превратился в куриную потасовку с неразборчивым кудахтаньем.
– Кожен украинец сам соби гетьман! А вы: «Власть. Служить!» – гаркнул кто-то из собрания.
– Верно, но служа власти ты берёшь частину цей влади соби, – громко не согласился Богдан с оставшимся неизвестным селянином.
– Служить следует только своим, а я с тобой срать рядом не сяду! – атаковал собеседника некто рядом.
– Служить нужно богу! – попытался оседлать спор очередной знаток.
– Жидам це скажи! – гавкнули на последнего в ответ и по собранию стало расползаться это откликавшееся в сердце каждого человеколюбивого, а иначе и не бывает, христианина слово: "Жиды. Жиды. Жыди".
– Это всё жиды! – будто не своим голосом завопил первый и тут же стали повторять остальные.
– Позор защищавшей жидов советской власти! – заорал Захар, воздев к небу руку с зажатой в ней ещё курившей трубкой. – Слава Адольфу Гитлеру!
– Бей жидов!

Собрание залило округу смесью всеобщего ликования и ненависти, породивших порыв устроить еврейский погром прямо сейчас, не дожидаясь ни распоряжений, ни даже утра. Особо нетерпеливые сорвались с места, бегом устремившись через село к реке, где на некотором отдалении от поселения компактно проживали евреи. Остальные же, не настолько ретивые, вскоре догнали неугомонных, ныне остановившихся, и некоторым числом даже решивших сесть, но как один свистевших окуренными махоркой воспалёнными бронхами. Свистуны руками показали разгорячённой компании жидобойцев, что пусть она их не ждёт, дескать они её догонят, хотя никто не сомневался что нет, не смогут.
– Пшли, давай! – рычала на своего мужика какая-то баба, дёргая его за одежду с такой силой, будто пытается вызволить застрявшую в плетне по своей естественной глупости овцу. – Пред людями стыдно!
Её слова и действия мотивировали стоячих спешунов хотя бы попытаться следовать за компанией, тем более активно, а главное громко, вентилирующие лёгкие и оттого пучеглазые украинцы – хоть какое-то, да подспорье в борьбе с жидовствующими.

– Ух, хорошо-то как... – протянул Егор.
– Чаво харошего-та?! – уточнила Надя, жена то ли Павло, то ли Вано, не который слепой, но ни женщина, ни её полюбовники не могли понять кто и что они друг другу.
– Кому хорошо-то и что хорошо?! – ворвалась в исследование Надия, Надина тёзка.
– Мне уж точно хорошо, – ответил Гоша и продемонстрировал лопату, – Во! Дивитесь як струмент!
– Нямецкий шо ли? – ахнула Надия и тут же добавила вскриком, – Пачяму тоби выдали, а мне нит?!
– Да це моя! – поспешил разъяснить Егор. – Вернее, – он качнул головой в сторону цели их пути, – Но теперь, полагаю, лопата моя. До чего витринна: острая, в землю входит легко, сама практически; крепкая, точить не нужно; гладкая до того, что почва почти не налипает; а черенок дивись какой – дюже зручний – ухватистый.
– И шо? Была какова-та немца лопата, тяперичи твоя, эка новость! – отмахнулась Надя.
– Какого ещё немца, говорю же – одолжил я её у этих, – и он вновь, уже инструментом, указал у кого.
– До чаво дурён мужик, вы подивитися! Ты шо, думаешь они иё сами зробили? Коли це було бачено шоб пархатый щось сам спорудил? Меняно, выкуплено, занято по сто раз.
– Да, смотри кабы настоящий хозяин не объявился, – с смехом посоветовал Павло, но не тот, который в отношениях с Надей, а совсем другой Павло, даже не цыбуляноид, а гостивший у Вано, так же не связанного с Надией, и не слепого, а третьего; в общем, какой-то Павло, коих как цыбули в Шухеивчине.
– И дома у жидов что ли чьи-то? – поинтересовался Гоша.
– Известное дело, заняли чужие, к тому же кулаковские наверняка.
– Чего же ты не заняла?
– Оно мне надо, на отшибе села жить-то, там же болото.
– Нет там болота, уж сколько лет его осушили, как пархатые поселились – не стало болота.
– А кто осушил?
– Кто-кто... Краснопузые наверное, они же их любят.
– А зачем тогда ростовщика увезли и дом сожгли?
– Дом мы сожгли!
– Ой, точно! – хлопнул себя по лбу Егор. – То есть дворяне посреди болота жили?
– Да отстань ты уже, пристал с своей лопатой, людям головы морочит!
И Егор замолчал, но мысли его пошли по собранию свежеиспражнённых полицаев: один хвалил другой одолженный у евреев инструмент, коего по показаниям селян набиралось приличное количество, побуждавшее задуматься над тем, что либо у евреев подлинный склад всяческих плугов, лопат и прочих тяпок, либо они их откуда-то берут, возмещая самим себе невозвратное годами. Другие сначала по одному, затем следом за компанию менее опасаясь, заговорили о денежных заимствованиях; отчего третьи привели нить размышления к выводу о том, что евреи их обманули, использовали, а значит обворовали, чему никто в собрании не удивился, а некоторые даже назвали закономерным, ибо такова природа славян и жидов: первые – добрые, из-за чего наивные; а вторые – злые, а потому коварные. Последнее было принято, как естественная аксиома разницы народов, положенная, вероятно, ещё в Эдеме; откуда, скорее всего, выгнали как раз евреев и за дело, а остальных по недосмотру и ангельскому самоуправству, и точно без происков Дьявола не обошлось. А как иначе?!
– И поделом! – резюмировали среди полицаев, в очередной раз приговорив пархатых на сельско-народном суде.

– А лошадь моя, – проскрипела старуха Свитлана, древняя как сам мир, но поспевавшая за отрядом и облачённая по форме: повязка и даже неизвестно откуда раздобытый китель СС, а в руке орудие – молоток, небольшой, но тем не менее; вероятно скорости живой мумии придавала мысль о заявленном животном. – Любую скотину забирайте, но кобыла моя!
– С чего это она твоя?! – не согласилась Доздраперма, лестью, взятками или угрозами в адрес односельчан уцелевший бывший комсомольский функционер, но ещё не успевшая переименоваться обратно в Ольгу.
– Кто успел – тот и съел, – выпалил Вано, но не тот Вано... воодушевлённый перспективой стать обладателем животного пополнения, и побежал вперёд.
За ним погнались несколько человек из не самых сообразительных и слабых на память, уже забывших или не сделавших выводов из итога недавнего спринта; остальные же селяне-полицаи продолжили путь пешком, но всё равно прибавив шаг. Сами обозначившие себя в соперники цыбуляторы активнее соревновались друг с другом, пока Люба не споткнулась о собственные заплётшиеся ноги и не упала в перепаханную колёсами дорожную грязь, спровоцировав хриплый смех своей соперницы Свиты, быстро перешедший в захлёбистый кашель. Свитлана умерла. Умерла почти как воин: хоть и не совсем в бою, но так и не выпустив своё оружие из кисти. Её тело оставили на обочине, чтобы, возможно, забрать на обратном пути.

– Куда вы все шастаете туда-сюда?! – спросил у собрания старик Богдан, да, не тот Богдан, кто брат Захара, а другой, вышедший из своей располагавшейся на самой окраине села хаты с вилами.
– Жидов громить! – дружно сообщил ему отряд.
– Опять?! – с искренним удивлением выпалил старик.
– Этого дела никогда много не бывает.
– Ага, да... – потеряв интерес и уходя, отмахнулся Богдан, но будто что-то вспомнив, повернулся к людям и прохрипел, – Видел однажды, как славянина жиды поймали и давай мучать муками мучительными.
– А как ты понял, что это жиды, а не мент какой или иной чиновник-барин, либо труд, ум или совесть? – заинтересовавшись историей, уточнил Остап – ребёнок Таисии и Нади, мальчишка лет двенадцати, который хотел бы заняться своими подростковыми делами, но мать-одиночка и её мать – Остапова бабка, потащили его с собой, так и в этот раз они пресекли задержку и утащили мальчика за собой.
– Чай жида-то от ума или совести я отличить могу: еврея я видел хоть однажды! – пробурчал уже для себя самого старик Богдан. – Идите, идите, а я ничего не знаю, моя хата с краю; целее буду...

Смеркалось. Процессия полицаев остановилась в нестройном марше, занятая обдумыванием зарева, наблюдаемого невдалеке; появились гипотезы, не совки ли это вернулись, учинив бой. Но с кем? Там же за горизонтом только евреи и живут. Собрание быстро выдвинуло гипотезу о том, что это жиды, убегая или только из соображений ограждения соседей от присвоения их имущества, уничтожали последнее, а потому поспешило, на этот раз не жалея сил, не думая о прошлых неудачных попытках, и полным составом, включая влачимого за обе руки Остапа, туда – за горизонт.

– Подивиться хто зъявився, при паради, – спустя несколько минут путешествия полицаев посредством интенсивного бега поприветствовал их один из встреченных односельчан.
– Повъязки, реэстрация поди, а по-справи – ничого, – вторя ему съязвил второй, вёдший ухоженную кобылу, робко сопротивлявшуюся, и с явным намерением не желавшую идти за незнакомцем.
– Дурни записуватися побигли, а розумни спочатку на погром, – утробно хохоча, чему не мешал волочимый им сундук, выпалил третий мужчина, следуя с другими односельчанами, в составе почти полной второй половины села, мимо опоздавшего собрания официально зарегистрированных полицаев.
– У-у-у, Тарасы, – протянул с злобой Богдан, смотря вслед являвшихся друг другу тёзками односельчан, – Одно слово: западэнцы, не нашински.
– Это два слова, – поправила его Злата, чем спровоцировала мужа на неодобрительное покачивание головой.

Ночь укутала село и окрестности, вселив отвагу в стаю волков, чей вой послышался из леса; стая почуяла кровь, запах которой не мог перебить ни дым пожара, ни вонь падали от Свиты, из которой будто материализуясь исходила её душа, отвращавшая почти что всеядного зверя. Возможно именно так и появляются нетленные мощи... Свята Погромительница христоубивцев Свитлана, любительница лошадок и...

февраль 4722
Algimantas Sargelas

Четыре айнзацгруппы СС по очистке территорий с общим составом примерно в три тысячи человекообразных биообъектов, треть из которых механики-повара и прочие писари, самостоятельно должны были б убить почти три миллиона евреев, что неосуществимо без активнейшей помощи местного населения оккупированных территорий.

Например, айнзацкоманда Карла Ягера имея в своём табельном составе сто сорок пар сапог, из которых сорок пар водители-картографы и прочие кладовщики, убила более ста тридцати тысяч евреев за примерно половину года без использования "лагерей уничтожения"; но как?!

Причина подобных величин в товарищеской лапе помощи от местных вурдалаков, соотношение численности которых в "решении еврейского вопроса" на всех оккупированных территориях к самим эсэсовцам была по разным оценкам от 1:10 до 1:20, разумеется не в пользу сотрудников Гиммлера.

Полицаями-жидоборцами становились литовцы и латыши, эстонцы, беларусы, как и многие прочие, но с большим желанием русские, и с неудержимым энтузиазмом поляки и украинцы.